Андрей Мовчан - Россия в эпоху постправды. Здравый смысл против информационного шума

Рассуждать здесь надо с точки зрения тренда, но не только. С точки зрения тренда мы не идем ни к какому военному конфликту, потому что его ценность для крупных игроков в современном мире резко отрицательна. Есть очень много способов конфликтовать без войны. Геоэкономика позволяет вести активную игру, даже с нулевой суммой и отрицательной, но со значительно меньшей отрицательной суммой, чем военный конфликт. Это тренд.

Но все мы очень хорошо знаем, что малое отклонение от параметров в нестабильных ситуациях может привести к «разрыву второго рода». Классический пример — Первая мировая война. На уровне 1910–1912 годов общий информированный консенсус сводился к тому, что в мире потеряны предпосылки для ведения боевых действий. И это было абсолютной правдой. Это было за 2 года до самой страшной в истории человечества войны (по состоянию на то время).

Почему? Потому что маленькие нерациональные шаги очень часто формируют западню — политическая крыса заходит в ловушку собственной ошибки и уже не может бежать назад. Нерациональный шаг порождает неправильное представление о твоей целевой функции, что порождает нерациональный шаг с другой стороны — это ровно то, что случилось перед Первой мировой войной. А Вторая мировая была совершенно логична — просто Первая была прервана, не закончившись. Первая произошла на пустом месте и разрушила игру всех участников вместе с некоторыми участниками. И поэтому сейчас никто вам не гарантирует, что глобального конфликта не будет.

Несмотря на то, что сегодня, в 2018 году, власть в России, кажется, отчетливо понимает опасности левого поворота — перехода к мягкой денежной политике, построению системы субсидирования, льготированию ставки, активному таргетированию курса валюты, ограничениям свободы движения капитала и ценообразования — пугать левым поворотом надо: у общества, истощенного клептократическим и автократичным по сути режимом, всегда возникает запрос на социалистическую систему, а в России он никогда и не исчезал. КПРФ (конъюнктурная партия — придаток нынешней власти, публично пропагандирующая возврат к принципам социализма) уверенно занимает второе место в рейтинге симпатий населения после партии власти, а КПРФ вместе со стопроцентно популистской партией ЛДПР уже практически может получать больше голосов, чем чиновничья «Единая Россия». Следование принципам разумной монетарной политики и защита стабильности макроэкономики России сегодня — это результат не согласия общества, а жесткого курса, выдерживаемого благодаря бескомпромиссной политике нескольких высших чиновников. Но такая политика физически возможна, пока эти чиновники обладают достаточной властью, чтобы тратить ее «кредит» на отстаивание своих позиций. По мере ухудшения экономического положения (которое медленно, но идет), делать это будет все тяжелее, и либо они потеряют власть (а на смену им придут сочувствующие позициям КПРФ силовики или альянс КПРФ, ЛДПР и левых несистемных оппозиционеров — борцов с коррупцией), либо будут вынуждены полеветь — исправление экономики путем либерализации и восстановления отношений с миром для них будет физически невозможным. Такая перспектива пугает намного больше «аргентинской» — в частности, потому, что ведет к тотальному краху. Об этом — в моей статье от 17 июня 2015 года для Московского центра Карнеги.

Специалисты в общественных науках давно свыклись с мыслью, что история не знает сослагательного наклонения. Тем более ценна для экономиста ситуация, когда две страны стартуют с более-менее равных позиций, развиваются в схожих внешних условиях, но в итоге из-за разных моделей экономического поведения показывают совершенно разные результаты.

В этом смысле России повезло. Вот уже несколько лет наши левые экономисты уговаривают власти начать борьбу с надвигающимся кризисом с помощью традиционных левых приемов: масштабной эмиссии, капитального контроля, регулируемого курса валюты, ограничения цен и национализации. Спор между ними и правыми монетаристами мог бы так и остаться неразрешенным, особенно если добавить в него вездесущую идею «особого пути» России, если бы не наглядный пример страны, в которой левая политика победила монетаристов, предпринимателей, а заодно экономику и народ. Эта страна — Венесуэла.

У России с Венесуэлой на удивление много общих черт. Как и СССР, Венесуэла до 1980-х годов была серьезной силой в мире — сильнейшей экономикой региона. В 1960-е годы — страной с ВВП, практически равным ВВП Западной Германии, одной из пяти богатейших стран мира по ВВП на душу населения, с самой высокой средней зарплатой в Латинской Америке. Как и СССР, Венесуэлой руководили левые правительства, делавшие упор на государственные программы и социальное обеспечение. Как и в СССР, нефть имела решающее значение для экономики Венесуэлы.

С середины 1980-х годов (как и в СССР) вслед за падением цен на нефть экономическая ситуация в Венесуэле стремительно ухудшается, растет инфляция, падает ВВП. В 1989 году (чуть раньше, чем в России) в Венесуэле начинаются предписанные МВФ реформы, сходные с гайдаровскими: масштабная приватизация, драматическое падение курса боливара, балансировка бюджета. Отпущенные цены вызывают беспорядки, но реформы продолжаются — правда, половинчато и неэффективно. В 1992 году (за год до России) в Венесуэле происходит неудачная попытка левого военного переворота. Переворот проваливается, а его лидеры (как и в России) через 2 года выходят на свободу и готовятся к продолжению борьбы.

Венесуэльский 1998 год наступает в 1994-м — треть банков банкротятся, инфляция разгоняется и достигает 100 % в 1996 году. Именно тогда в городах появляются первые вертикальные трущобы — самозахваченные недостроенные высотки, результат позитивных ожиданий начала 1990-х. Подушевой ВВП в Венесуэле в 1998 году составляет 60 % от уровня 1978 года, за чертой бедности живут 66 % населения. В этот момент к власти приходит Уго Чавес, а с 2001 года растущие цены на нефть начинают стремительно увеличивать ВВП страны и доходы населения. К 2007 году количество граждан Венесуэлы, живущих за чертой бедности, уменьшается до 28 %.

Сходство с Россией очевидно, вплоть до неэкономических деталей — например, прихода к власти в 1999 году выходца из силовых структур, будущего бессменного лидера нации, пользующегося поддержкой большинства населения. Но с 2001 года начинается серьезное расхождение в методах экономического управления страной. В 2003 году, когда Россия последовательно отказывается от ограничений в сфере инвестиций и движения капитала, а регулирование цен даже не обсуждается, в Венесуэле устанавливают валютный контроль и ограничения на экспорт капитала.