Вадим Цымбурский - Россия в условия стратегической нестабильности

Другая парадигма геостратегии была, в какой-то мере, представлена Россией в XVI–XVII в.в. и, верно, будет типична для эпохи, начинающейся при нас. Для этой парадигмы характерно отождествление России с базисной ее платформой, лежащей среди Великого Лимитрофа. Если говорить конкретно о сегодняшнем дне, то сейчас Россия как бы экстериоризирует, овнешняет Великий Лимитроф. В моей статье "Остров Россия" (Полис, № 5) я прослеживаю историческую увязку между принципом формирования "России-Евразии", интериоризирующей Лимитроф, и российским цивилизационным комплексом "похищения Европы", отождествляющим историческое бытие России с ее проявленностью в геополитике Европейской, романа-германской платформы.

Основываясь на этих системных зависимостях, спросим: какие последствия способна повлечь в цивилизационном плане геополитическая экстериоризация Великого Лимитрофа? Прежде всего оказывается разрушен трафарет России "великой страны с несметными людскими ресурсами". Обращение к цивилизационной геополитике и сопоставление России по площади и численностью населения не с теми или иными соседними странами, но с цивилизациями евроатлантической, китайской, индийской, средневосточно-исламской обнаруживает ее главную особенность. Ее основное, русское, популяционное ядро именно для ядра цивилизации крайне малочисленно, нам в этом отношении уступают только японцы, если принимать их, на их крошечных островах, за отдельную синтоистскую цивилизацию. Между тем геополитическая самоидентичность нашей цивилизации вытекает из контроля над огромным пространством, которое русским трудно и удержать, и освоить, но за которое они должны держаться и бороться ради цивилизационного самосохранения. Haша малочисленная цивилизация оказалась, однако же, очень цепкой, на 300 лет попросту сняв вопрос удержания собственной ниши тем, что сублимировала его экспансии на Великом Лимитрофе, подчиняя себе массы населения, включаясь в геополитическую жизнь соседних цивилизаций, особенно евро-атлантической, пока, наконец, во второй половине XX в., в противоборстве с консолидировавшейся Евро-Атлантикой, цивилизацией-лидером современного мира, "Россия-Евразия" выдвинулась на роль второй глобальной силы, определявшей перспективы человеческого рода.

Меня здесь, кстати, спрашивают — сжала ли уже Россия свои границы до возможного предела или еще будет сокращаться? После торжества ислама над православием Восточного Средиземноморья ослабляются, по наблюдениям Г.Флоровского, связи Руси с византийской традицией. Флоровский здесь видит своеобразное грехопадение Руси, начало многовековых "беспутий" северного православия, но для историка цивилизаций здесь же вырисовывается существенный стимул к российско-цивилизационной самостоятельности. Сокрушая Орду и ее рудименты, Россия выкраивает себе в мировом раскладе громадное пространство Северо-Восточной Евро-Азии, не разделяемое ею ни с Китаем, ни с коренной Европой, ни со Средним Востоком. Евразийцы закрывали глаза на реальную роль России — разрушительницы Евразии. Разрастаясь за счет последней, частично абсорбируя тюрко-монгольские племена, частично отбрасывая их на юг и на восток, Россия положила конец кочевничеству. Пусть местами и сохранив, как в Поволжье, вкрапления элементов дороссийского евразийского субстрата, в основном Россия сплющила былую Евразию в Великий Лимитроф между новой цивилизационной платформой и старыми платформами Европы, Китая, Среднего Востока.

Вопрос о том, будет ли Россия еще сжиматься, на деле сводится к тому, сможет ли она сохранить контроль над своим нынешним геополитическим пространством, столь близким по очертаниям к нише, где в XVI–XVII веках кристаллизовалась особость российской цивилизации. Что же нужно для сохранения этого контроля? На этот счет в работах последних лет мною выдвинуты три постулата. Во-первых, России как малочисленной цивилизации раскинувшейся по огромному ареалу, надо сохранить государственное единство, позволяющее противодействовать не только эндогенным вызовам, обусловленные дисбалансами демоэкономического строения ареала, но и риску миросистемного четвертования этого ареала, его политического растаскивания между перифериями различных геоэкономических империй. Во-вторых, отказ России oт геополитической экстравертности должен быть осмыслен как часть более общего стратегического поворота — смещения акцента на внутреннюю геополитику, "экономику возможностей", на развитие регионов собственной российской ниши. Третьим постулатом должно быть проведение политики, противодействующее усилению внешнего давления на российскую платформу. В свою очередь, этот постулат разделяется на два подпункта. Прежде всего в эпоху, когда главные очаги военной мощи совпадают с платформами старых цивилизаций, степень же милитаризации государств Великого Лимитрофа не представляет для России большой опасности, мы должны противодействовать раздвиганию соседних платформ за счет Лимитрофа. Поэтому России следует всячески поддерживать региональные объединения на этом территориальном поясе, разделяющие его и вместе с тем закрепляющие его особое положение относительно "ядер" евроазиатских цивилизаций. Таковыми буферами должны выступить лимитрофированные по своей природе геополитические структуры с мистифицирующими названиями "Срединной Европы" и "Центральной Азии", смягчающие нажим евроатлантической гегемонии и вместе с тем дистанцирующие Россию от зыбучих земель Среднего Востока. Согласно же второму подпункту, сдержать движение Китая в Южную Сибирь можно, только последовав классическому геополитическому рецепту, постаравшись снизить чудовищный разрыв между демоническими давлениями на российско-китайскую границу с китайской стороны.

Нас вечно заботит какая-то ерунда, вроде того, останутся ли в формальном подданстве у страны, не ищущей ничего сверх завалящего выживания, Чечня и Дагестан. Тогда как думать надо об ином: о сохранении целостности нашей платформы, о повышении нашего авторитета на всем Великом Лимитрофе, о смещении хозяйственного центра на восток не в порядке колонизационного аврала, но в перспективе фундаментального изменения геополитического имиджа России. Не то страшно, что какие-то ребята в Поволжье грезят о "тюркской Евразии" — страшно, когда Дальний Восток и Урало-Сибирь теряют связи с Евророссией. Страшно, когда обширнейшая часть выпавшей из европейской геополитики страны наводняется европейским импортом, а Дальний Восток, отсекаемый от "метрополии" тарифами, превращается в китайскую товарную провинцию. Страшно читать о безработице в восточных регионах, то есть об избыточности (!) населения в краях, где его не хватает для смягчения внешнего прессинга и куда по нормальной демографической логике следовало бы всеми мыслимыми льготами канализировать беженцев, стекающихся в Россию.