Герфрид Мюнклер - Империи. Логика господства над миром. От Древнего Рима до США

Сила слабых, выражающаяся в стратегиях поиска асимметричного ответа, состоит, таким образом, в основном из двух компонентов: в попытке представить империю не такой сильной, какой бы она хотела себя показать, а также в оказании на нее такого давления, чтобы определенные силы продолжали укрепляться и было спровоцировано перенапряжение, overstretch и overcommitment. Первый компонент является скорее символическим, второй имеет преимущественно инструментальный характер. Оба, однако, исходят из того, что — если выражаться в терминах Джозефа Ная — soft- power будет заменена на hardpower [112] Буквально «мягкая сила» на «жесткую силу» (англ.). , а стоимость владычества будет постоянно расти. Наконец, асимметричная стратегия нацелена и на то, что империя будет вновь отброшена к «августовскому барьеру», который она уже когда-то переступила, чтобы минимизировать затраты на господство48. Если противникам империи удастся это, то они ускорят выход мировой империи из зенита ее могущества и позаботятся о том, чтобы фаза заката была пройдена не слишком медленно, а наоборот, чтобы падение превратилось в ускоряющий сам себя процесс. Однако перспективы их успеха зависят не только от них, от их умений и способностей, но и от реакции империи. Асимметричные конфликты проходят так же, как и симметричные, по модели мер и контрмер, и каждая из сторон при этом имеет шанс перечеркнуть планы и намерения противной стороны — только асимметричный конфликт не может быть проведен на том же поле и по тем же правилам.

Асимметрия конфликта проявляется не в последнюю очередь в той или иной легитимации применения насилия, при котором каждая сторона стремится представить противника как воплощение зла. Имперская демонология, о которой уже была речь49, вполне коррелирует с похожей структурно демонологией антиимпериалистической, превращающей врагов в чертей, а свое дело — в святое. Недостаток симметрии и обоюдности находит свое отражение в более интенсивной враждебности.

В глазах антиимпериалистических акторов империи в принципе являются формой подавления и ограбления, и те якобы предоставляемые ими коллективные блага, вроде мира и безопасности, служат исключительно тому, чтобы дать преимущества имперскому центру, в то время как периферия систематически терпит от этого убытки. Такая аргументация применялась еще в классической антиимпериалистической идеологии, в национализме, называвшем имперские порядки «тюрьмой народов»50. Его силами были в XX в. сокрушены многие империи. Однако и национализм с его излюбленной моделью национальных государств так и не смог создать стабильного мирового порядка. Как раз в тех пространствах, из которых он изгнал империи, он и провалился: на Балканах, на Ближнем и Среднем Востоке, в Субсахарской Африке. Однако до этого национализм, указывая ца подавление права на национальное самоопределение, смог высвободить значительные силы и энергию, жертвами которых стали не только царская Россия, Османская империя и Дунайская монархия, но и европейские колониальные державы.

Националистическая критика империй была, как правило, фланкирована и социалистической, в которой в центре внимания стояло не порабощение империями наций, а ограбление ими регионов и иерархия распределения награбленного по этническому признаку в центре. И там, где империя принимала на себя роль модернизатора, подрывая традиционный образ жизни на своей периферии, партизаны смогли выступать в качестве защитников угнетенных и из-за этой претензии получали значительную поддержку51. Все критики имперского порядка дружно избегали легитимации и приводили население на окраинах той или иной империи к тому, чтобы оно настраивалось против нее и в конце концов взялось за активную борьбу с ней. Спровоцированные этим войны и восстания приобретали вес как борьба за освобождение, а в связи с той высокой ценностью, которую приобрело в современную эпоху понятие «свобода», восставшие получили возможность повсеместно получать симпатии и поддержку.

С точки зрения империи в ходе этих беспорядков и войн дело заключалось в помехе порядку, который следовало защищать в интересах всех благоразумных жителей имперского пространства. Таким образом, это становилось чуть ли не долгом, за который следовало наброситься на врагов со всей решительностью и крайним ожесточением. Войны

за умиротворение империи полагались оправданными, да еще и идея справедливой войны теперь самым тесным образом связывалась с имперским порядком. В Риме, к примеру, так стали полагать после сражения при Заме, где был повержен Карфаген, последний конкурент в борьбе за гегемонию в Западном Средиземноморье. И всегда речь шла лишь о том, чтобы пацифицировать или же покорить нарушителей имперского мира.

В идейно-историческом смысле возникновение концепции справедливой войны может быть отнесено к влиянию прибывших в Рим стоиков, а именно Панетия и Полибия, идеи которых Цицерон развил в теорию52. С точки зрения реальной политики такая война, конечно, рассматривалась как реакция на имперскую позицию, которой добился для себя Рим в Средиземноморье. Имперские войны, согласно данной концепции, основываются не на симметричных правовых основаниях — на манер дуэли, — а считаются формой выступления против нарушителей законов. Идея справедливой войны опирается на асимметрию в правовых основах. Эта мысль красной нитью проходит через всю историю ведения войн империями: она поддерживалась в Испании учеными сала- манкской школы, но прежде всего Томмазо Кампанеллой53, а затем вновь использовалась интеллектуалами в партийных кругах Британской мировой империи, в идеологии Советского Союза и, наконец, неоконсерваторами в США54.

Асимметричная расстановка сил в империалистических или же антиимпериалистических войнах поэтому вполне соответствует асимметричному образцу легитимации: в таких войнах проявляется сильная тенденция к криминализирова- нию противника; последний в принципе не рассматривается как равный, а значит, не признается в качестве законной противной стороны, вследствие чего с ним редко воюют согласно законам международного военного права. Это связано с тем, что в имперских или же антиимпериалистических войнах воюют неравными силами за неравнозначные цели и по несравнимым принципам. Партизаны и уж тем более террористы черпают свои силы именно из того, что они избегают обоюдной системы правил, характерной для межгосударственных войн; у них не было бы ни одного шанса в борьбе против контрагентов, если бы они их придерживались. Однако и имперские вооруженные силы в противостоянии с антиимпериалистическими акторами не чувствуют себя связанными узами международного военного права и в ответ на постоянные булавочные уколы со стороны едва уловимого противника нередко слоняются к чрезмерным ответным мерам. История как имперской, так и антиимпериалистической манеры ведения боевых действий фактически представляет собой вереницу случаев резни и бойни, и если эти убийства не имели военного смысла, а добивались этим лишь чистой паники, то воюющие стороны должны были искать в этом ужасе средство, которое удержит население от дальнейшей поддержки противной стороны.