Родрик Брейтвейт - За Москвой рекой. Перевернувшийся мир

Летом 1989 года Гаретовского сменил гораздо более хитрый Геращенко, сын бывшего заместителя председателя Государственного банка. Геращенко служил в советских банках в Лондоне, Бейруте и Германии. Он тоже считал, что Государственный банк должен быть независимым, способным контролировать денежную массу, влиять на процентные ставки с помощью открытых рыночных операций и заставлять ссудные банки закрывать доступ крупным должникам, требуя от них выплаты дополнительных процентов. Он ворчал, что у правительства не хватает воли прибегнуть к жестким мерам, даже если оно понимает, что требуется предпринять. Но, несмотря на то, что он хорошо разбирался в предмете, я считал, что он настроен фаталистически, замкнут и внушает меньше доверия, чем его предшественник. Он понимал суть проблемы, но, похоже, не особенно старался искать ее разрешения.

Вначале Горбачев пробовал старинные советские «лекарства»: больше работы, больше дисциплины, больше науки и техники и меньше водки. Однако новые советники быстро убедили его в том, что старые средства безнадежно слабы. Абалкин, Богомолов, Аганбегян и остальные утверждали, что управляющие предприятиями должны быть освобождены от опеки центра и, вместо этого, подчинены финансовой дисциплине, действию законов рынка. Только тогда они будут знать нужды потребителя и уделять должное внимание ограничениям, налагаемым настоящим денежным оборотом. Горбачев поддержал их в серии выступлений, направленных против государственной бюрократии. Закон 1987 года о предпринимательстве, закон о кооперативах, принятый в мае 1988 года, и положения о совместных предприятиях с западными компаниями знаменовали собой настоящий прогресс. На все эти предвестники далеко идущей настоящей реформы Запад реагировал с непомерным энтузиазмом. Впрочем, ограниченные меры «шестидесятников» тоже не приносили желаемого результата. Нормальные экономические стимулы не действовали в экономике, не имевшей банковской, налоговой, ценовой систем, частной собственности и реальных денег. Они не могли действовать в стране, где экономические принципы легко и привычно подменялись партией и государственной бюрократией, преследовавшей политические, институциональные и личные цели. И они не могли действовать среди людей, проникнутых чувством зависти и привыкших следовать принципу: «Мы делаем вид, что работаем, а они делают вид, что нам платят». Новые меры роковым образом подрывали старую экономическую систему — нечто само по себе желаемое и привычное для большинства населения. Короче говоря, ничего стоящего вместо старой системы они не давали.

Вместо этого начались первые проявления того, что впоследствии получило название «бандитского капитализма» или «грабитизации». В апреле 1989 года на большой площади перед главным зданием Московского университета, громадного сталинского небоскреба на Ленинских горах (теперь они вновь называются Воробьевы горы), возвышающегося над городом, состоялась причудливая церемония. Она знаменовала подписание соглашения между английской компанией и кооперативом, созданным, согласно новому законодательству, комсомолом, — о совместном предприятии по производству в Советском Союзе воздушных шаров. Организаторы выступали с длинными речами, играл милицейский оркестр, был целый парад старых автомобилей с джаз-оркестрами на борту, группы миниатюрных девиц размахивали платочками впереди идущих по площади шеренг. Все посинели от холода и насквозь промокли от снега, переходящего в дождь. Вечером был прием в «Праге», одном из шикарных московских ресторанов. Здесь я впервые столкнулся с еще одним феноменом перестройки — с бизнесменами из бывших «партийцев». Это были смышленые юноши, становившиеся очень богатыми в результате перехода в сферу «бизнеса», основанного на партийных деньгах. К тому времени, когда в августе 1991 года партия была запрещена, такие ловкачи уже осуществили свой «переход».

Абалкин был первым из «шестидесятников», достигшим высокого поста. Осенью 1989 года Горбачев назначил его заместителем премьер-министра по вопросам экономической реформы. Через два месяца после своего назначения, как всегда серьезный, мрачный и достойный, он дал пространное интервью журналу «Огонек». Он пришел в свой научный институт, чтобы рассказать своим бывшим коллегам, как у него идут дела в правительстве. Описав, какой беспорядок царит в экономике, и посетовав на нежелание людей дать правительству хотя бы год передышки, чтобы разобраться, что и как, он сказал в заключение: «Я не знаю ни одного случая в истории, когда правительство находилось бы в таком положении». На что его заместитель возразил: «Леонид Иванович, я могу подсказать вам историческую аналогию: Германия в 1932 году». «Сохрани Господи!» — только и мог сказать он в ответ.

Абалкин подготовил пакет далеко идущих экономических мер. Он содержал потенциально революционные проекты законов о собственности, о земле, о налогообложении, профсоюзах и о банковской системе. Пакет подкреплялся экономической программой на 1990 год, рассчитанной на уменьшение бюджетного дефицита, сокращение не дающих результата инвестиционных программ. Эти предложения были гораздо более основательными и тщательно разработанными, чем те, что им предшествовали. Но они столкнулись с враждебным отношением со всех сторон. Сбитые с толку и становившиеся все более консервативными депутаты советского парламента все еще цеплялись за привычные устои социализма: «хлеб с водою, а не пирог с лихвою». Встревоженные растущим дефицитом и недовольством потребителей, они хватались за то, что знали лучше всего — за инструкции Центра производить нужные товары, а не те, что приносят прибыль. Абалкину не удалось уговорить их одобрить даже традиционные меры, принимаемые при скудном бюджете: повысить налоги на пиво, вино и табак, чтобы поглотить излишние денежные накопления и остановить инфляцию. На конференции экономистов в середине ноября 1989 года он подвергся жестоким нападкам консерваторов, к своему удивлению, поскольку считал, что его политика меньше всего по душе радикальным либералам. Премьер-министр Рыжков не оказал ему политической поддержки в Верховном Совете, Горбачев же, что было для него типично, а в конце концов оказалось роковым, почти совсем не участвовал в публичных спорах.

Следующим на влиятельном посту оказался Петраков. Горбачев назначил его своим экономическим советником в начале 1990 года. К тому времени всю очевидность и масштаб советского экономического кризиса уже невозможно было скрыть даже от тех, кто не хотел этого видеть. Публичные дискуссии об экономике прекратились; силы реакции начали объединяться, так как консерваторы приходили к убеждению, что Горбачев толкает страну в пропасть. В марте Горбачев сообщил своему только что созданному Президентскому совету, что в скором времени он выступит с предложениями об ускорении продвижения к настоящей рыночной экономике. Его речь была, очевидно, составлена Петраковым, который посетил меня, чтобы разъяснить эти предложения. Новый пакет мер, сказал он, предусматривает умеренную ценовую реформу. Но главным его пунктом будет демонополизация экономики, раздробление таких гигантских организаций как «Аэрофлот», роспуск министерской бюрократии, «самой крупной из монополий», а также издание законов, поощряющих аренду, владение акциями и малый частный и семейный бизнес.