Екатерина Шульман - Практическая политология. Пособие по контакту с реальностью

Обычно международные исследования в этой сфере с гордостью приводят примеры разных скандинавских стран, где женщины занимают первые посты в правительствах и министерствах (хотя интереснее было бы посмотреть, каков гендерный состав низового уровня исполнительной власти – того, с которым граждане сталкиваются непосредственно).

В местном самоуправлении, как считается, женщины представлены лучше, чем на национальном уровне: по данным международной организации «Объединенные города и местное самоуправление» (UCLG)», в 2003 году женщин в местных советах было примерно 15 %. В странах Латинской Америки 5 % всех мэров городов – женщины, и это по мировым меркам высокий уровень.

Как видим, никакой корреляции между женским представительством в органах власти и уровнем жизни или даже демократических свобод в стране не наблюдается. Единственное, что можно утверждать определенно, – в любых такого рода списках на последних позициях будут исламские страны.

Жизнь людей вообще куда значительнее детерминирована не гендером, а имущественным положением и социальной принадлежностью. Классики феминизма всегда понимали эту специфику своей паствы: «Жены буржуа солидарны с буржуа, а не с женами пролетариев; белые женщины – с белыми мужчинами, а не с черными женщинами» (Симона де Бовуар, «Второй пол»). Говоря об общем женском интересе и общей женской политической повестке, феминизм оперирует в некотором роде ложным множеством: «всех женщин» (как и «всех мужчин») как политического актора не существует.

Женщин слишком много, они слишком разные, чтобы вычислить их общую политическую детерминанту. «Жить хорошо» и «быть счастливыми» – это не политический интерес.

При этом феминистское движение – очевидный благодетель человечества. В исторически короткие сроки ему удалось добиться устранения институциональных, прописанных в законе несправедливостей – не воображаемых несчастий типа обычая помочь даме открыть дверь или снять пальто (борьбу с этим обыденное сознание у нас ассоциируется с феминизмом), а реального поражения в избирательных, имущественных, семейных, трудовых правах. И плоды этих побед принесли пользу именно «всем женщинам» – вне зависимости от того, воспользовались ли они ими лично.

Аналогично обстоит дело и с женским политическим представительством. Наивно думать, что женщины принесут в органы власти какие-то специфические женские добродетели. Этого не произойдет, потому что таких добродетелей (как и таких пороков) не существует. Качество депутата и администратора определяется в первую очередь качеством института, в который он встроен, а во вторую (с большим отрывом) – его индивидуальными умственными способностями, образованием и нравственными свойствами. Никакого особого женского политического или административного поведения не существует.

Все разговоры о том, что женщины «склонны к компромиссам» и «менее конфликтны», – сексистские сказки, не подтверждаемые ни историей, ни современной практикой.

Поразительно, что эти разговоры ведут те же самые люди, которые одновременно говорят, что не хотели бы работать с начальником-женщиной, потому что с ней «трудно ужиться». И те же люди хорошо или плохо работают с любым начальником в зависимости от того, каковы его менеджерские способности, а не половая принадлежность.

Женщина-политик не будет «отстаивать интересы женщин», потому что таковые интересы могут быть интерпретированы как угодно – настолько неопределенно само это понятие. Те темы, которые считаются «женскими», – репродуктивные права, здравоохранение, школьное образование – в равной степени являются предметом внимания и мужчин-политиков. Кроме того, женщина – председатель Центробанка или глава парламентского комитета по безопасности – ими заниматься не будет, а будет озабочена валютной политикой и обороной рубежей от вредных иностранцев (что вроде бы считается мужским делом).

При этом сам процесс постепенного увеличения процента женщин в органах власти – несомненный знак прогресса цивилизации. Чем объясняется это кажущееся противоречие? В политической системе значение имеют не личности, но институты – не события, но процессы. Парламент Руанды не станет работать эффективнее парламента Великобритании оттого, что процент женщин в нем выше.

Но тот факт, что в Руанде в парламенте оказалось некоторое количество женщин, говорит о том, что в этой стране, с трудом выползающей из последствий страшного геноцида, пытаются заработать базовые демократические механизмы. Неважно, насколько хорош и прекрасен тот или иной избранный кандидат, – важно, насколько законно он избран, насколько равный доступ к выборам имели все желающие в них поучаствовать.

Неважно, займет должность женщина или мужчина, блондин, брюнет или гражданин с избыточным весом, важно, чтобы все категории граждан имели равные права на занятие этой должности.

Поскольку женщины были поражены в правах еще совсем недавно, рост их представительства продолжает быть позитивной политической тенденцией – по этой причине. А не потому, что женщины как-то особо хороши сами по себе.

19.03.2015

Внезапное появление большого количества молодых (и очень молодых) людей на акциях протеста 26 марта породило новую волну интереса к youth studies разного рода – от популярного жанра «мне рассказал один знакомый» или «а вот я давеча проходил мимо школы» до излюбленного орудия философствующего дурака – исторических параллелей (пока в чести 1968 год, но и вспомнившие хунвейбинов постепенно подтягиваются).

Прежде всего хотелось бы предостеречь от того, чтобы рассматривать протест 26 марта как некий «крестовый поход детей». Это явно не был выход на улицу школьников или студенческий бунт, как в Европе 1968 года. К сожалению, у нас нет никаких внятных данных даже о числе протестовавших, не говоря уж об их возрастном и социальном составе. Но судя по свидетельствам (фотографиям, видео, составе задержанных), которые мы имеем, это был в целом взрослый протест, в котором присутствовала значительная молодежная компонента. Она очень сильно привлекает внимание именно потому, что раньше этих людей не было на протестных акциях – или не было в таких количествах. Традиционно молодые люди мало ходят на митинги и совсем не ходят голосовать. Молодежь – это отсутствующая социологическая страта в нашем политическом процессе.

Что мы на самом деле знаем о наших соотечественниках моложе 25 лет? Прежде всего то, что их немного. Посмотрите на демографическую пирамиду России-2016. Ниже возрастной страты 25–29 лет виден провал – это относительно малочисленное поколение, рожденное в первую половину 90-х. Следующая страта 15–19 еще меньше – продолжение низкой рождаемости второй половины 90-х – начала 2000-х. Начиная с 2002 года рождаемость постепенно растет, и в основании нашей пирамиды мы видим два приличного размера кирпичика – тех, кому сейчас 10 лет и меньше. Но их участие в политическом процессе еще впереди.