Патрик Бьюкенен - Самоубийство сверхдержавы

Согласившись на мир на условиях Четырнадцати пунктов Вильсона, Германия уступила по плебисциту Северный Шлезвиг Дании и отдала Эйпен и Мальмеди Бельгии в качестве компенсации за ущерб от оккупации. Эльзас и Лотарингия отошли Франции, как того требовал восьмой пункт Вильсона. Саар отделили от Германии, вместе с населением, которому пообещали через пятнадцать лет референдум о возможности возвращения. Вытянутый кусок территории, от Силезии к морю, как бы разрезавший Германию надвое и отделивший Восточную Пруссию от Берлина, был передан Польше. Данциг, восточно-прусский город и порт Ганзейского союза, также перешел под контроль Варшавы, обеспечив Польше выход к морю. Мемель достался Литве.

Версаль лишил Германию десятой части населения и восьмой части территории. К 1920 году немцы очутились под властью датчан, бельгийцев, французов, итальянцев, чехов, поляков, а вскоре к «властителям» присоединились и литовцы. Союзники учредили мир, который вовсе не сулил мира. Ведь Германия показала себя наиболее сильным государством Европы – она победила Россию, Румынию и Италию и на равных соперничала с Великобританией и Францией на протяжении четырех лет, причем ни один иностранный солдат не ступал на немецкую землю. Оправившись от потерь, Германия, безусловно, должна была потребовать возвращения того, чего лишилась.

Этнонационализм, стремление к возвращению утраченных земель и населения, почти повсеместно поддерживался и сделался основным положением программы новой, национал-социалистической партии.

После Германии на эшафот поднялась империя Габсбургов. По договорам в Сен-Жермене и Трианоне древняя империя оказалась расколотой. Северные провинции отошли Польше. Чехословакии, которая возникла в 1918 году радениями Томаса Масарика, ставленника Парижа, передали «под опеку» 3,5 миллиона этнических немцев, 2,5 миллиона словаков, 800 000 венгров, 500 000 русинов и 150 000 поляков. Все они возмущались тем, что их вынуждают жить в стране, где доминируют 7 миллионов чехов.

Заставлять ли 3 миллиона немцев подчиняться чехам, которых большинство из этих немцев презирало, долго и яростно обсуждалось в Париже. Арчибальд Кулидж из делегации США называл это решение ошибочным. Ян Смэтс из делегации ЮАР предупреждал, что притязания Чехии на венгерские и германские земли могут обернуться катастрофой: «При том, что миллионы немцев уже проживают в Богемии на севере, планируемое присоединение около 400 000 или 500 000 мадьяр на юге выглядит тяжким бременем для молодого государства, не говоря уже о грубом нарушении принципов суверенитета» {830}. «Миллионы немцев» в Богемии, о которых упоминал Смэтс, жили на территории, которую миру предстояло узнать как Судетскую область.

Союзники не пожелали прислушаться к Смэтсу. Они слушали Эдуарда Бенеша, министра иностранных дел Чехии, который обещал превратить Чехословакию в подобие швейцарской федерации, где все национальные меньшинства будут пользоваться равными правами и обладать значительной автономией. Накануне мюнхенского сговора Ллойд Джордж обвинил Бенеша в том, что тот солгал союзникам в Париже.

Южный Тироль, с 250 000 тирольцев, принадлежавший Австрии на протяжении шести столетий, передали Италии в качестве награды за переход на сторону союзников в 1915 году. Вена из столицы великой христианской империи сделалась главным городом крошечной страны без выхода к морю и с населением менее 7 миллионов человек.

Венгрию «ужали» из имперской провинции площадью 125 000 квадратных миль до страны с территорией в 36 000 квадратных миль. Почти половина мадьярского населения очутилась под иностранным владычеством. Трансильванию вместе с 2 миллионами венгров вручили Румынии, вовремя присоединившейся к союзникам. Словакия, которой в значительной степени католическая Венгрия правила веками, перешла к чехам, заодно с 800 000 словацких венгров. Прочие венгерские земли достались Королевству сербов, хорватов и словенцев. Когда Румыния вторглась в Венгрию, чтобы уничтожить советскую республику Белы Куна, захватившего власть и развязавшего красный террор, адмирал Миклош Хорти привел национальную армию в Будапешт и пообещал вернуть все утраченные мадьярские земли. Эти цели со временем побудили адмирала к партнерству с Гитлером.

Проклятием версальские соглашения сделала не только несправедливость, обрекшая миллионы венгров и немцев на подчинение иностранному правлению, не только лицемерие союзников, публично рассуждавших о праве наций на самоопределение, но, повторяя слова Смэтса, «грубое нарушение принципов суверенитета». Союзники подписали «свидетельства о рождении» для наций, столь же мультиэтнических и многоязычных, как покойная империя Габсбургов, но напрочь лишенных легитимности и авторитета империи.

Подданными новообразованного Королевства сербов, хорватов и словенцев оказались боснийские мусульмане, албанцы, македонцы, черногорцы, венгры и болгары. Польша правила отныне миллионами немцев, украинцев, белорусов, евреев и литовцев. Румыния – миллионами венгров и болгар. Меньшинства, которыми управляли из Белграда, Праги, Варшавы и Бухареста, очутились в таком положении против своей воли, в нарушение обещания Вильсона о самоопределении как основе мирной жизни. Считая себя обманутыми, они накапливали негодование, которому предстояло выплеснуться во второй европейской войне – число жертв последней затмило все ужасы Великой войны.

В своих «Очерках истории цивилизации» (1920) Герберт Уэллс оплакивал политическую глупость, побуждающую объединять этнические группы в искусственные образования: «Ведь существует естественная и необходимая политическая карта мира, которая превыше таких глупостей».

«Имеется наилучший способ разделить любую часть мира на административные районы и наилучший способ управления для каждого района, учитывающий язык и расовую принадлежность жителей, и в наших общих интересах обеспечить такое разделение и установить такую форму правления, независимо от дипломатии и национальных флагов, «претензий» и мелодраматических «лояльностей», а также нынешней политической карты мира» {831}.

Несмотря на демократию, писал Уэллс, «естественная политическая карта мира настаивает на воплощении. Она колышется и вздыбливается под искусственной политической картой, подобно некоему плененному колоссу» {832}. Уэллс понимал, что не тексты на бумаге, но язык, литература, кровь, почва, история и вера делают нацию нацией, что последняя есть живой организм, а не искусственный конструкт. Что касается поликультурных, многоязычных и полиэтнических наций, «изготовленных» в Париже президентами и премьер-министрами, это искусственные нации, обреченные рано или поздно распасться.