Жан-Пьер Шевенман - 1914–2014. Европа выходит из истории?

Кризис единой валюты заставил канцлера Германии в 2010 г. навязать двадцати четырем европейским партнерам бюджетный пакт (Договор о стабильности, координации и управлении в экономическом и валютном союзе), который не встретил с их стороны никакого сопротивления, если не считать деланых попыток Франции продемонстрировать свою самостоятельность. Посчитав, что у него недостаточно рычагов для воздействия на финансовые рынки, президент Франсуа Олланд, конечно, напомнил европейским партнерам о задачах роста, упомянутых в приложении к договору, однако практическое значение этого текста невелико. Тема роста звучит как тонкий голос флейты на военном параде, где гремит большой барабан и раскатисто раздаются призывы сокращать расходы. Бюджетный договор обрекает все страны Европы, за исключением, возможно, Германии, на долговременную стагнацию. Безработица летит вверх. Транснациональные корпорации понимают, что по сравнению с прибылями, которые сулят другие континенты, в Европе им искать нечего, и они будут инвестировать и наращивать вес в других концах света. Сворачивание экономической активности ведет к сокращению налоговых поступлений, а это лишь увеличивает дефицит, который планировали сократить с помощью дополнительного налогообложения. Меры, навязанные бюджетным договором, даже если они будут вводиться в действие постепенно, приводят к результатам, которые максимально далеки от бюджетного равновесия и сокращения долгов, которым они должны были способствовать.

Единая валюта, призванная увенчать здание постнациональной Европы, как его спроектировал Жан Монне, оказалась тупиковым решением. Сегодня Европа столкнулась с экономическим и социальным кризисом такого масштаба, какого не знала с 1930-х гг. Раньше в учебниках по экономике осмеивали дефляционистские меры (сокращение на 10 % зарплат чиновников и т. д.), которые Пьер Лаваль, тогда возглавлявший правительство, ввел в 1935 г., тем самым подготовив победу Народного фронта на выборах, состоявшихся год спустя. Однако сегодня под знаменем бюджетного пакта меры à la Лаваль введены во всей Европе. Как говорил Пьер Мендес-Франс, «если нет политики без рисков, точно есть политика без шансов». МВФ сам это понял, требуя отсрочки мер по сокращению бюджетного дефицита.

Сегодня под угрозой оказалась бюджетная платежеспособность не только Греции, но и других стран. Как пишет Патрик Артюс [142], Италия, Испания и Португалия не смогут избежать резкого роста государственного долга. Структурные реформы, которые от них требует Брюссель, лишь подстегнут безработицу; упрощение увольнений, открытие «закрытых» профессий для конкуренции, налоги на потребительские товары, чтобы снизить налоги на труд, лишь ослабят экономическую активность, по крайней мере, в первое время. Вряд ли стоит ожидать, что такая политика обойдется без масштабных потрясений.

Кризис единой валюты, венчающей общий дом, ставит под угрозу самые основы европеистского проекта.

Проект единой валюты был изначально обречен на провал, поскольку основывался на вненациональной, если не сказать антинациональной, концепции «отцов-основателей», отрицавших неоднородность наций, которые они мечтали объединить. Подобная неоднородность объясняется различиями в их экономическом укладе, уровне их развития, языках, культуре, политических установках и т. д. Единая валюта была задумана так, словно нации, с их историей, и прежде всего историей их экономик, попросту не существовали. Евро опирается не только на могущественные интересы (держателей финансовых активов, и в первую очередь банков, а также на интересы «Большой двойки» – США и Китая, которым выгодна переоценка евро), но и, возможно, в еще большей степени – на веру в «Европу», которая больше похожа на религию, чем на рационально сформулированную идеологию [143].

Конечно, в Маастрихтском договоре были прописаны «критерии конвергенции», но их совершенно недостаточно, чтобы сгладить различия в экономической политике и тем более в многовековой истории наций. Это точно уловили Шойбле и Ламмерс, предложившие в 1994 г. выделить «ядро» Европы (Германия – Франция – Бенелюкс), исключив оттуда Италию и страны, которые тогда называли «Средиземноморским клубом» ( Club Med ). Однако Франция не могла на это пойти, не отказавшись от своей объединяющей миссии на континенте. Европа – это не только финансовые показатели. Истоки ее цивилизации: Древняя Греция и Древний Рим, Италия Возрождения – лежат на юге. Кроме того, замкнувшись в узком клубе сильных валют, Франция неизбежно пожертвовала бы своей конкурентоспособностью. По сути, присоединившись к зоне дойчмарки, которая была бы переоценена еще сильнее, чем сейчас евро (с его 18 странами), Франция обрекла бы на гибель то, что еще осталось от ее промышленности.

Временное затишье, установившееся в Европе в конце 1990-х гг. благодаря политике сильного доллара и возобновившемуся росту, неожиданно помогло преодолеть казавшиеся непреодолимыми препятствия, созданные Маастрихтскими «критериями конвергенции», прежде всего критерием бюджетного дефицита, вокруг которого уже развернулась политическая полемика. Бюджетный дефицит словно по мановению волшебной палочки рассосался. Однако никто не заметил, что это произошло лишь благодаря удачной конъюнктуре, а может, и манипуляциям с отчетностью. Романо Проди, который принял меня в Риме в июле 1997 г., шепнул мне на ухо, что, дабы окончательно убедить немцев, следует назначить главой ЕЦБ не Дуйзенберга, а тогдашнего главу Бундесбанка Титмайера. «Лучше, – добавил он, – зависеть от господина, чем от раба». Бессмысленная затея: европейские лидеры в конце концов сосредоточились лишь на одном параметре – размере госдолга, который в Италии в два раза (120 % ВВП) превысил 60 %-ный порог, установленный Маастрихтским договором. Так что, допустив в вожделенный клуб Испанию, Португалию, Ирландию и даже Грецию, невозможно исключить из него Италию (и Бельгию).

Итак, «Титаник» отправился в счастливое плавание. В течение десяти лет все страны еврозоны, в том числе Греция, наслаждались такими же процентными ставками, что и Германия. Казалось, что у них медовый месяц! Когда единая валюта была пущена в обращение, европейские лидеры поверили, что она надолго обеспечит им столь же низкие процентные ставки, как у немцев. Однако ФРГ, перед которой тогда стояла задача объединения, ясно понимала, что, поскольку в Южной Европе инфляция была намного выше, чем у нее, ей придется платить за деньги дороже, чем государствам Средиземноморья. Сторонники введения единой валюты решили, что она позволит так называемым периферийным странам наверстать свое отставание и выйти на уровень более развитых экономик. Однако они не отдавали себе отчета в том, что слишком благоприятные условия кредитования не могли не привести к тому, что Греция, ирландские банки и испанские граждане погрязнут в долгах. В итоге евро, вместо того чтобы помочь отстающим выйти вперед, на деле способствовал спекуляциям. Сегодня все эти долги оказались в портфелях банков и страховых компаний. Французские банки беспардонно взвалили на себя долги стран Южной Европы, хотя те свои банки выкупать не спешили!