Евгения Лёзина - ХX век: проработка прошлого. Практики переходного правосудия и политика памяти в бывших диктатурах. Германия, Россия, страны Центральной и Восточной Европы

— О деятельности Мемориала знают 5% взрослых россиян, — это (за четверть века) много или мало? Что нужно делать, чтобы знали больше и лучше? Чтобы к „Мемориалу“ тянулись — сами шли и детей направляли?

— Террор советского государства против населения (и в немалой мере с помощью и при поддержке населения) не признан преступлением и не осужден — нужно ли и возможно ли это в России (вчерашней, сегодняшней, завтрашней)? Если нужно, то как это сделать, в том числе — средствами и с помощью „Мемориала“?

— Люстрация в России не проведена — опять-таки, нужна ли и возможна ли она у нас в стране (вчерашней, сегодняшней, завтрашней)? И снова: если да, то когда и как?

— По „новому“ учебнику историю России уже учат — где другие учебники, включая, условно говоря, мемориальский?

— Власть заставляет „Мемориал“ (и организации, ему подобные) действовать по ее правилам и в отведенных ею рамках — либо уничтожает (и будет уничтожать!) несогласных. Принимать рамки и правила (до какой черты? в какой форме?); продолжать делать свое дело, как бы считая, что власти нет; или радикализоваться (опять-таки, до какой черты и в какой форме)?» [1366]

Помимо участия в восстановлении исторической правды и увековечении памяти жертв политических репрессий, одной из целей общества «Мемориал», согласно обновленной редакции устава 1998 года, является «содействие в построении развитого гражданского общества и демократического правового государства, исключающего возможность возврата к тоталитаризму», а также «участие в формировании общественного сознания на основе ценностей демократии и права, преодоление тоталитарных стереотипов и утверждение прав личности в политической практике и общественной жизни» [1367].

Однако с каждым годом мемориальская повестка оказывается все менее востребованной большинством населения. Россияне мало настроены на критическое осмысление национального прошлого. Если в 1989 году 31% опрошенных причисляли массовые репрессии к наиболее значительным событиям в истории страны (пятая по уровню значимости позиция из 25 названных), в 1994 году эта цифра снизилась до 18%, а в 1999‐м — до 11% (десятая позиция из 18). В опросе 2003 года о репрессиях упомянули 17% респондентов [1368].

Исследование, проведенное «Левада-центром» по заказу Центра стратегических и международных исследований в 2009 году, продемонстрировало чрезвычайно низкий уровень осведомленности россиян о сталинском терроре. Только 28% опрошенных ответили, что от репрессий так или иначе пострадали «миллионы или десятки миллионов», 31% назвали меньшие цифры, 24% затруднились с ответом, 17% никогда о них не слышали. Причем в самой молодой возрастной группе 20–29-летних доля респондентов, незнакомых с фактами советского террора, составила 35% [1369]. В 2020 году доля мало или совсем не знающих о репрессиях 1930–1950‐х годов граждан в возрастной группе 18–24 лет достигла 41% [1370].

Данные соцопросов свидетельствуют и о низкой значимости прав человека в современном российском обществе: свобода слова, право на получение информации, право избирать своих представителей во власть традиционно имеют гораздо меньшее значение для россиян, чем социальные и экономические права [1371].

В то время как либеральные свободы и институты сворачиваются и Россия превращается в авторитарное государство с агрессивной экспансионистской политикой, российское общество не может избежать вопросов о возможных ошибках реформ и упущенных возможностях периода перестройки и раннего постсоветского периода — эпохи зарождения общества «Мемориал».

После распада Советского Союза советский тоталитарный режим так и не был публично осужден, его главные репрессивные органы не были запрещены, объявлены вне закона и распущены, а высокопоставленные руководители компартии и сотрудники органов госбезопасности не были лишены возможности заниматься политической и иной публичной деятельностью. В результате выходцы из этих структур и их преемники остались и продолжают оставаться у власти, занимая руководящие посты в государственной сфере, массмедиа и образовании. Ни один виновный в преступлениях советского режима не был привлечен к ответственности, а архивы секретных служб до сих пор фактически закрыты для исследователей. Засекречен и значительный объем информации о местах массовых захоронений расстрелянных жертв сталинского террора.

В отличие от бывших социалистических стран Центральной и Восточной Европы российские улицы, города и другие населенные пункты продолжают носить названия, увековечива­ющие память об Октябрьском перевороте 1917 года, советском режиме и его вождях. А значит, как и три десятилетия назад, вопрос о декоммунизации России и проработке советского прошлого по-прежнему стоит на повестке дня.

После распада СССР российские власти не раз заявляли, что стране необходима объединяющая национальная идея. Но лишь после аннексии Крымского полуострова в 2014 году они впервые в постсоветской истории заговорили о необходимости законодательного оформления государственной идеологической политики и о возможном изменении в связи с этим Конституции. Хотя Кремль пока не выстроил стройный идеологический нарратив и по-прежнему инструментализирует символы из разных исторических эпох, его усилия свидетельствуют о готовности и стремлении возродить идеологические догмы. Эта глава рассказывает об идеологических трендах 2010‐х годов, отражавшихся в официальной риторике властей, в законодательных актах и иных государственных документах, в кадровой политике и официальной политике памяти, свидетельствующих об углуб­ляющейся тоталитаризации российского общества.

В феврале 2016 года Владимир Путин провозгласил патриотизм российской национальной идеей. Вслед за ним лидер парламентской партии «Справедливая Россия» Сергей Миронов заявил, что норма Конституции, запрещающая установление государственной идеологии, «уже не отвечает национальным интересам» [1373]. Его поддержала омбудсмен Татьяна Москалькова, высказавшая мнение, что дискуссия об исключении запрета на госидеологию является «правомерной» [1374].

В конце октября 2016 года на заседании Совета по межнациональным отношениям при президенте РФ прозвучало предложение создать закон о российской нации, которое было поддержано президентом Путиным. Сергей Миронов назвал эту инициативу первым шагом в «реальном создании государственной идеологии» [1375]. А спикер Совета Федерации Валентина Матвиенко подчеркнула, что России необходима национальная идея, основанная на патриотизме [1376]. В ноябре глава Комитета Госдумы по делам национальностей заявил, что его комитет приступил к разработке концепции законопроекта о российской нации [1377]. А в начале декабря Путин поручил президиуму Совета по межнациональным отношениям «подготовить предложения о подготовке проекта закона» к августу 2017 года [1378]. И хотя, несмотря на такой мощный старт, закон так и не был принят, патриотическая повестка не канула в небытие: в 2020 году она составила важную часть поправок, внесенных в российскую Конституцию.