Евгения Лёзина - ХX век: проработка прошлого. Практики переходного правосудия и политика памяти в бывших диктатурах. Германия, Россия, страны Центральной и Восточной Европы

Однако пропагандистская кампания, развязанная на государственном телевидении одновременно с военными действиями на территории Украины, оказалась беспрецедентной по интенсивности и агрессивности. Рост одобрения Путина на посту президента составил 25 процентных пунктов, поднявшись с 61% в ноябре 2013 года до 86% в июне 2014 года [1394]. Одновременно произошла резкая перемена общественных настроений в отношении стран Европы и США: согласно данным «Левада-центра», в январе 2015 года доля негативно относящихся к Европейскому союзу достигла рекордных 71%, к США — 81%, в то время как, например, в марте 2011 года хорошо относились к ЕС 62%, а к США 54% россиян [1395].

С этого момента внешняя политика стала для путинского режима, фактически переведшего страну в режим милитаристской мобилизации, главным фактором консолидации населения. Как отмечал социолог Лев Гудков, еще в Мюнхенской речи Путина в феврале 2007 года «внешняя политика России приобрела черты геополитической миссии — неистовое послание „одряхлевшему и клонящемуся к закату“ Западу, утратившему свои традиции и мораль» [1396]. Эта тенденция оформилась с возвращением Путина в Кремль в 2012 году и особенно после аннексии Крыма, когда, по мнению кремлевских идеологов, «Россия возродилась как „великая держава“ благодаря силе национального духа и сохранению христианских ценностей, а также мощной и обновленной армии <���…>. Она имеет свои интересы и право силы, освященное ее прошлыми заслугами перед народами Европы, которых она освободила от фашизма» [1397]. «Мы сильнее всех. Потому что мы правы. Сила — в правде. Когда русский человек чувствует правоту, он непобедим», — заявил в одном из интервью 2014 года президент Путин [1398].

Отличительной чертой Посткрымской кампании стало то, что, помимо традиционной «враждебности» Запада, российские власти стали особенно отчетливо насаждать представление о Западе как источнике чуждых ценностей и рассаднике аморализма [1399]. Эти установки позволили государству в союзе с православной церковью, традиционно разделяющей антизападные и антилиберальные принципы, усилить вмешательство в частную жизнь граждан, укрепляя «консервативные» ценности. Пример тому — закон о декриминализации домашних побоев, подписанный президентом 7 февраля 2017 года [1400].

Эрозия легитимности путинского режима, ставшая очевидной в ходе массовых протестов 2011–2012 годов против фальсификации выборов и возвращения Путина на третий президентский срок, побудила власти активизировать борьбу с оппозиционными представителями гражданского общества. Не случайно Стратегия национальной безопасности России, утвержденная указом президента в конце 2015 года, среди основных угроз государственной и общественной безопасности выделяет «деятельность иностранных и международных неправительственных организаций, финансовых и экономических структур, а также частных лиц, направленн[ую] на дестабилизацию внутриполитической и социальной ситуации в стране, включая инспирирование „цветных революций“, разрушение традиционных российских духовно-нравственных ценностей» [1401].

Главным средством дискредитации участников протестного движения стало обвинение в том, что они являются проводниками антироссийских интересов Запада. С 2012 года в России приняты десятки репрессивных законов, ущемляющих конституционные права и свободы граждан. Среди них закон об НКО — «иностранных агентах» и закон о государственной измене, реанимировавшие антизападную риторику периода холодной войны [1402]. После аннексии Крыма демонизация несогласных достигла апогея, их прямо назвали «пятой колонной». В начале марта 2014 года Путин заявил, что «некоторые западные политики уже стращают нас не только санкциями, но и перспективой обострения внутренних проблем. Хотелось бы знать, что они имеют в виду: действия некоей пятой колонны — разного рода „национал-предателей“…» [1403]. На федеральных каналах в то же время один за другим появлялись фильмы, дискредитировавшие несогласных [1404].

Апелляция к патриотизму как национальной идее обусловила рост значимости прошлого как источника легитимации режима. С одной стороны, власть демонстрирует свою преемственность с многовековой российской историей, делая акцент на примирении и национальном единстве, с другой — выражает намерение активно бороться с любыми попытками критической рефлексии и альтернативной интерпретации прошлого.

Это хорошо прослеживается на примере официальных заявлений в преддверии 100‐летней годовщины революции 1917 года. Они были сделаны буквально под копирку. «Уроки истории нужны нам прежде всего для примирения, для укрепления общественного, политического, гражданского согласия, которого нам удалось сегодня достичь. Недопустимо <���…> в собственных политических и других интересах спекулировать на трагедиях», — заявил в ежегодном послании к Федеральному собранию 1 декабря 2016 года президент Путин [1405]. «Память о тех драматических событиях не должна становиться дополнительным источником раскола нашего общества», — высказался в начале января 2017 года спикер Госдумы РФ Вячеслав Володин [1406].

«Многие из несистемной оппозиции попытаются провести параллели между 1917 годом и нынешним временем, чтобы заявить, что и сейчас может произойти подобная революция», — предостерег председатель комитета Совета Федерации по обороне и безопасности Виктор Озеров. «По замыслу „оранжевых“ политтехнологов, число „2017“ должно ассоциироваться с революцией и применяться в качестве политического маркера, способствующего расколу социума. Поэтому не исключены исторические фальсификации и провокационные интерпретации этапов истории», — предупредил автор одиозного пакета антитеррористических законов, вступивших в силу 20 июля 2016 года, которые, в частности, ввели уголовное преследование за недоносительство и позволили судить подростков, достигших 14-летнего возраста [1407].

Еще раньше, в мае 2015 года, министр культуры Владимир Мединский (2012–2020) на круглом столе Российского военно-исторического общества «100 лет Великой российской революции: осмысление во имя консолидации» сформулировал «тезисы платформы национального примирения», связанные с предстоящим юбилеем. По мнению министра, примирение возможно через «признание преемственности исторического развития от Российской империи через СССР к современной Российской Федерации»; «осознание трагизма общественного раскола»; «осуждение идеологии революционного террора» и «понимание ошибочности ставки на помощь зарубежных „союзников“ во внутриполитической борьбе» [1408].