Евгения Лёзина - ХX век: проработка прошлого. Практики переходного правосудия и политика памяти в бывших диктатурах. Германия, Россия, страны Центральной и Восточной Европы

Таким образом, с точки зрения государственной власти, 100‐летие революции 1917 года не предполагало осмысления ее причин и последствий. Этот юбилей был использован исключительно для стабилизации и легитимации режима.

Вполне осознавая высокий потенциал истории в деле консолидации населения, Кремль неустанно и настойчиво требует «правильного» отношения к прошлому. Стратегия государственной культурной политики до 2030 года, утвержденная правительством в марте 2016 года, относит к «наиболее опасным для будущего РФ возможным проявлениям гуманитарного кризиса» «деформацию исторической памяти, негативную оценку значительных периодов отечественной истории, распространение ложного представления об исторической отсталости России» [1409]. Согласно российской Доктрине информационной безопасности, утвержденной указом президента в декабре 2016 года, необходима «нейтрализация информационно-психологического воздействия, в том числе направленного на подрыв исторических основ и патриотических традиций, связанных с защитой Отечества» [1410].

Первые системные попытки контролировать культурное пространство под предлогом защиты национальной истории были предприняты государством намного раньше. В утвержденной в 2008 году Концепции внешней политики одной из ключевых задач Российского государства провозглашалось противодействие «попыткам переписать историю и использовать ее в целях нагнетания конфронтации и реваншизма в мировой политике, подвергнуть ревизии итоги Второй мировой войны» [1411]. В мае 2009 года специальным указом президента (в тот момент этот пост занимал Дмитрий Медведев) была учреждена Комиссия по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России. Комиссия была создана для расследования и борьбы с так называемыми фальсифицированными версиями истории, которые будто бы наносят ущерб «международному престижу» России, чтобы «защитить Россию от фальсификаторов истории и тех, кто отрицал бы советский вклад в победу во Второй мировой войне» [1412]. Комиссия стала ответом российских властей на якобы «недружественную» политику памяти западных, и прежде всего балтийских, стран (одним из триггеров стал перенос памятника советскому воину-освободителю из центра Таллина на городское военное мемориальное кладбище в апреле 2007 года) [1413].

Постоянно твердя о недопустимости фальсификации истории, власть сама активно занимается мифотворчеством, не брезгуя при этом фактическим подлогом, как, например, в случае с легендой о 28 панфиловцах. История о героях, якобы отстоявших Москву зимой 1941 года, разоблаченная еще в 1948 году Главной военной прокуратурой СССР, снова ревниво оберегается от развенчания и намеренно сакрализуется [1414]. В марте 2016 года был отправлен в отставку директор Государственного архива РФ Сергей Мироненко, незадолго до этого назвавший историю о подвиге 28 панфиловцев мифом. Осенью того же года министр культуры Мединский заявил, что 28 панфиловцев — это «святая легенда, к которой просто нельзя прикасаться, а люди, которые это делают, мрази конченые» [1415].

Мединский является еще и главой Российского военно-исторического общества (РВИО), основанного в конце 2012 года указом президента Путина «в целях содействия изучению отечественной военной истории и противодействия попыткам ее искажения, обеспечения популяризации достижений военно-исторической науки, воспитания патриотизма и поднятия престижа военной службы» [1416]. Реализуя государственную политику в области культуры, РВИО участвует в создании памятников, музеев, книг (в том числе истории Крыма и «Новороссии»), финансирует и продюсирует фильмы историко-патриотической тематики (одним из них стал фильм «28 панфиловцев», снятый режиссером Андреем Шальопой в 2016 году) [1417].

За другими легендами и мифами, продуцируемыми властью, скрывается желание подменить историческую память, переложить ответственность за советские преступления на другие страны. Так, в 2017 году в мемориальном комплексе на месте массовых расстрелов польских офицеров, проводившихся органами НКВД в 1940 году в Катыни (правда об этом десятилетиями скрывалась), были размещены информационные стенды со сведениями о красноармейцах, погибших в польском плену в 1919–1922 годах, хотя к Катынскому лесу эти факты не имеют никакого отношения. Через подобный «перехват» повестки у мемориального комплекса, чтущего память убитых по приказу Сталина поляков, вина за конкретное преступление размывается и релятивизируется. Как подчеркивает глава польской комиссии общества «Мемориал» историк Александр Гурьянов, «это еще одна манипуляция — с целью отвлечь внимание посетителей катынского мемориала от его главного назначения: увековечения памяти жертв сталинского террора, навязать образ Польши как неизменно враждебной нам страны и этим подтолкнуть к оправданию расстрела польских военнопленных» [1418].

Другим примером «захвата» повестки и переноса ответственности стали раскопки, начатые РВИО в августе 2018 года в карельском урочище Сандармох — месте массовых захоронений жертв советского террора. Заявленной целью раскопок стал поиск якобы расстрелянных там финнами в годы Второй мировой войны советских военнопленных (никаких документальных подтверждений тому, что в Сандармохе подобные расстрелы военнопленных производились, не существует). Эти раскопки совпали с повторным арестом карельского историка Юрия Дмитриева, открывшего место расстрела в Сандармохе и создавшего там мемориал жертвам сталинского террора [1419]. Для многих наблюдателей и гражданских активистов очевидно, что преследование Дмитриева вызвано местью за его упорную деятельность по сбору имен репрессированных и их палачей и что раскопки РВИО — это попытка переформатировать мемориальный комплекс, привлекший в последние годы, благодаря усилиям карельского историка, нежелательное для властей общественное внимание [1420].

В то же время российские власти все ревнивее оберегают информацию о лицах, причастных к массовому террору. Так, в июле и октябре 2019 года сотрудники «Мемориала» дважды обращались в Генеральную прокуратуру с просьбой предоставить им информацию об одиннадцати прокурорах, входивших в 1930‐е годы в состав «троек» НКВД, но получили отказ. При обжаловании отказа «Мемориал» столкнулся с противодействием судебной системы: суды первой и апелляционной инстанций становились на сторону Генпрокуратуры, обосновывая это законом «О персональных данных» (как заявил судья Мосгорсуда, прокуроры «не подписывали соглашение об обработке персональных данных») [1421]. Также отклонен был иск «Мемориала» к Управлению ФСБ Республики Карелии, отказавшемуся предоставить истцу копии протоколов «троек» НКВД Карельской АССР [1422].