Владимир Гельман - Авторитарная Россия: Бегство от свободы, или Почему у нас не приживается демократия

Ключевой вопрос «бить или не бить?» (граждан, выступающих против режима) часто решается исходя из прежнего опыта применения массового насилия автократами. Примером может служить Китай, где силовое подавление выступлений на площади Тяньаньмэнь в 1989 году стало результатом того, что в ходе дискуссий в руководстве страны о тактике противодействия оппозиции верх взяли ветераны революции, привыкшие массово убивать сограждан еще со времен борьбы Коммунистической партии за завоевание власти. Было бы, однако, неверно сводить поиски ответа на этот вопрос лишь к техническим границам возможностей подавления.

Эти границы оказываются пройдены, если на акции протеста выходит так много протестующих, что всех их подавить оказывается попросту невозможно (как высказался шеф служб безопасности ГДР в адрес Хонеккера в ноябре 1989 года: «Эрих, мы не можем побить столько людей»)455. Гораздо важнее иное — есть ли что-то еще, кроме численности участников коллективных действий, направленных против режима, что может перевесить готовность Кремля убивать россиян? На деле эти вопросы могут так и не встать на политическую повестку нашей страны, но ответы на них критически важны для оценок перспектив выхода из «негативного равновесия».

Третий неизвестный фактор состоит в том, что ни аналитики, ни российские лидеры, ни граждане не знают степени неуправляемости нашей страны. В какой степени иерархия «вертикали власти» способна к выполнению (или невыполнению) распоряжений руководства в нештатных условиях? Речь идет не о саботаже на нижних этажах иерархии и не о проявлениях сепаратизма (пока они не характерны для России, и нет оснований ожидать их в ближайшем будущем). В условиях сильно коррумпированного и весьма неэффективного авторитарного режима механизмы государственного управления оказываются не способны справляться с перегрузками, которые возникают в силу различных кризисов, и действия чиновников подчас лишь усугубляют проблемы.

Пандемия COVID-19, когда главной функцией «вертикали власти» на всех уровнях от Кремля до районных больниц стало сокрытие достоверной информации, служит наглядным тому примером. Техногенные и природные катастрофы, как и экономические кризисы, могут стать тестом на выживание не только для «вертикали власти», но и для режима в целом, подобно тому, как трагическая Чернобыльская катастрофа 1986 года сыграла немалую роль в трансформации политического режима в СССР. Именно ее последствия сделали очевидными пагубность информационной закрытости страны и неспособность руководства принимать адекватные решения на ее основе. Последующий поворот к политике гласности нанес по коммунистическому режиму тяжелый и неотразимый удар.

Мы не можем представить себе возможных последствий управленческих кризисов разного масштаба и уровня в современной России. Но не будет большой ошибкой предположить, что сохранение в стране нынешнего политического режима и попытки удержания статус-кво любой ценой будут только способствовать деградации аппарата управления государством и усугублению проблем принципал-агентских отношений, причем чем дальше, тем больше456. Поэтому всевозможные управленческие кризисы, сами по себе не столь существенные с точки зрения управления страной, могут просто не встретить должного и своевременного ответа.

«Враг заходит в город, пленных не щадя, оттого что в кузнице не было гвоздя», — вот наглядная иллюстрация этой проблемы. Как известно, коррупция в системе хлебных поставок в Петрограде в феврале 1917 года спровоцировала относительно локальные выступления столичных жителей, которые вскоре переросли в революцию, которая положила конец длившемуся свыше трех веков монархическому правлению династии Романовых и обрушила политический режим царской России, прежде казавшийся консолидированным. Нельзя исключить, что и Россия ХХI века может столкнуться с типологически сходным развитием событий, даже если их фактическое наполнение будет носить совершенно иной характер.

Даже этого короткого перечня неизвестных величин вполне достаточно, чтобы снять вопрос об оценках вероятности альтернатив политического развития нашей страны и о шансах на выход России из «негативного равновесия». Между тем его сохранение в длительной перспективе, скорее всего, окажется крайне пагубным, приведя Россию к утрате способности к дальнейшему политическому развитию. Медицинская аналогия, служившая подспорьем на протяжении всей этой книги, в данном случае оказывается неполной и явно неточной. В самом деле, в мире медицины безответственный пациент, который игнорирует рекомендации врачей, не лечится от своих болезней и ведет нездоровый образ жизни, усугубляя свои проблемы курением, алкоголем и/или наркотиками, скорее всего, умрет преждевременно.

В отличие от отдельных индивидов, государства и общества, нравится это кому-либо или нет, не умирают, а в современном мире и не исчезают с карты сами по себе или в результате захвата другими государствами. Напротив, они могут едва ли не до бесконечности продолжать свое убогое, безнадежное и бессмысленное существование, со временем теряя шансы не то что на излечение, но даже на контролируемое течение хронических болезней. Опасность длительного «негативного равновесия» состоит в том, что Россия может достичь «точки невозврата», когда ее политический режим уже невозможно будет улучшить.

Тяжелый и длительный упадок и неспособность к назревшим переменам, как показывает, например, опыт Османской империи в XVIII — начале ХХ века, порой становится необратимым и не подлежащим трансформации. Если и когда это произойдет в нашей стране, на повестку дня встанет вопрос о ликвидации России как таковой, в том числе посредством введения на ее территории или ее части внешнего управления со стороны других государств. Будущее покажет, в какой мере такое развитие событий может стать реальностью для России в XXI веке.

Вместо заключения. Будет ли Россия свободной?

На протяжении этой книги речь шла главным образом о российской политической эволюции последних трех десятилетий, о логике конкретных политических шагов и развилок недавней истории. Но существует и общая логика политической динамики, которая определяет изменения режимов в разных странах и регионах мира, и поэтому нам необходимо за деревьями текущих событий в России увидеть лес политических тенденций, которые определяют настоящее и могут определить будущее политики в нашей стране и в мире в целом. Для этого российские политические процессы следует анализировать в сравнительной перспективе.

Крах коммунистического режима и распад СССР произошли в 1991 году. В этот период в мире протекали процессы, получившие название «третьей волны демократизации» (по аналогии с «первой» волной XIX — начала XX веков и «второй» волной после Второй мировой войны)457. Сэмюэл Хантингтон датировал начало этой волны 1974 годом, когда пала диктатура в Португалии), а затем рухнули многие авторитарные режимы в Латинской Америке (от Аргентины и Бразилии до Чили), Азии (от Филиппин до Южной Кореи и Тайваня), Южной Европе (Испания, Греция). После 1989 года произошла демократизация стран Восточной Европы.