Дмитрий Орешкин - Джугафилия и советский статистический эпос

Чтобы картинка не выглядела чересчур благостной, стоит напомнить высказывание В. Набокова, который провел несколько лет в берлинской эмиграции и наблюдал социокультурный сюжет с другой стороны. Опыт его лирического героя резюмируется в искреннем желании уничтожить всю немецкую нацию «до последней пивной кружки». Запишем это оценочное суждение в графу с условным названием «плюрализм русской культуры».

В моем частном случае щупленький седоватый хозяин избы и «инструмента» арийскими статями отнюдь не потрясал. Трудился он зоотехником в коровнике и знал все — от вил и навоза до трактора и доильной системы «Елочка». Говорить по-немецки, кажется, не умел. Но за политикой следил, читал газету «Правда» и был рад пообщаться с научными товарищами из Москвы, которых черт занес в долину киргизского Нарына.

Через несколько лет, уже в горбачевско-ельцинскую эпоху, довелось еще раз побывать в Серахсе. Немецкая деревня стояла мертвая, без крыш. От цветников ни следа. Ничего намеренно злоумышленного — как только появилась дыра в железном занавесе, представители оседлой европейской культуры снялись с насиженного за сто лет места и двинулись на историческую родину. Навстречу стрессам и обидам повторной адаптации. А вместо них пришли представители культуры кочевой, для которых самоочевидно, что верблюд должен сам искать себе пропитания, на то он и верблюд. Значит, конец немецким розочкам-цветочкам. Смена приоритетов территориального менеджмента на удивление быстро отражается в состоянии обитаемого ландшафта.

Демографический сухой остаток этой грустной истории заключается в том, что до Октябрьской революции в Российской империи на круг было около 2,5 млн этнических немцев. Включая прибалтийских, волжских и всех прочих. В значимых количествах они начали стягиваться сюда еще со времен Петра и особенно Екатерины Второй. Так продолжалось более 200 лет. Немцы очень много сделали для русской науки, музыки, архитектуры, медицины, военного дела и пр. и пр. Обживались, встраивались в ткань большого российского народа, чувствовали себя своими — хотя, конечно, стремились сберечь идентичность. Наверняка имели опыт локальных бытовых конфликтов на национальной почве — как без этого. Но в целом сумма плюсов была больше суммы минусов, они по доброй воле подчинялись законам государства и были ими защищены. Вследствие чего чаще ехали сюда, чем отсюда. Сальдо миграционного баланса и естественное движение населения были устойчиво позитивными.

Но после Октябрьской революции и особенно после 1929 г. что-то в устройстве обитаемой среды сломалось. Если оставаться в терминологическом пространстве экологии, она сократила емкость и оказалась неспособной удержать и прокормить на достойном уровне то количество людей, которое кормила прежде. Миллионы людей оказались лишними, неспособными найти устраивающее их место и приспособиться. В итоге русские люди немецкой национальности в массовом порядке потянулись обратно в Германию. Которая 200 лет была для них далекой и смутной, хотя приятной абстракцией. И вот вдруг…

Нет, не вдруг! В этом все дело. Человека трудно заставить сменить насиженное место, все бросить, признать, что предки даром здесь пахали полторы-две сотни лет, и отправиться восвояси, даже толком не зная родного языка. Еще труднее заставить это сделать десятки и сотни тысяч людей. Советской власти пришлось для этого немало потрудиться. Советских немцев с помощью репрессий упорно готовили к бегству по меньшей мере в течение полувека — если считать с конца 20-х. Не то чтобы со зла или специально, а скорее как побочный эффект построения светлого будущего в одной отдельно взятой стране. Вследствие чего отдельно взятая страна стала систематически проигрывать средовую конкуренцию с соседними, более удачно организованными социокультурно-хозяйственными общностями. По всему набору ключевых признаков — от экологических стандартов и жилищных условий до качества валюты и среднедушевого дохода.

Внешне процесс отразился в торможении и обращении вспять интегрального демографического роста, в обнесении территории многослойным забором с колючей проволокой (чтобы освобожденные от эксплуатации массы не утекали слишком быстро), в снижении средних показателей обеспеченности жилплощадью в городах немецкого Поволжья до 2,5 кв. м на человека. И — само собой! — в переименовании Покровской слободы в город Энгельс, а Екатериненштадта в Марксштадт.

Аналогичные прогрессивные изменения происходили с советскими евреями, советскими греками, советскими украинцами… Не говоря про алан, вайнахов, поляков, прибалтов, финнов и все прочие сомнительные народы. В том числе — о чем мы слышим реже — и с советскими русскими. Начиная с самых толковых, образованных, богатых и поэтому чуждых большевикам. Разница в том, что евреям, немцам, полякам и многим другим хотя бы теоретически можно было надеяться пробиться назад на ставшую вдруг невероятно притягательной историческую родину. А у русских запасной исторической родины нет. От оккупационного режима большевиков им оставалось либо бежать на чужбину, куда глаза глядят (Харбин и Стамбул на востоке, Прага, Берлин, Париж на западе), либо приспосабливаться.

14 марта 1937 г., одновременно с Кравалем, свою подсудно-покаянную бумагу представляет и Курман. Он в ведомстве не первое и даже не второе лицо, спрос с него меньше. Кроме того, его текст составлен умней и округлей — насколько это возможно в их безумной ситуации. А может, так кажется апостериори, ведь Курман все-таки выжил, а Краваля расстреляли. Для начала он объясняет, что перепись не может давать отклонений более, чем на плюс-минус 1 млн (в его воспоминаниях говорится о плюс-минус 1 %, то есть 1,5–1,7 млн. Типичная аберрация памяти, которая задним числом выстраивает более комфортную для мемуариста картинку). То есть дает начальству понять, что данные ЦУНХУ не вредительская выдумка, а нечто близкое к объективной реальности. Другое дело, что реальность можно интерпретировать по-всякому.

Кампания, поднятая в прессе с целью разоблачения вредительской переписи — отличный пример предвзятой интерпретации. Установка предельно проста: подлые демографы нарочно не всех учли. Бдительные граждане сигнализировали, что в некоторые дома переписчики вообще не заходили, а иных зданий даже не было в списке!! Часть людей переписывали со слов домашних, часть — по домовым книгам… Ужас, ужас, ужас. Но открыть ли тайну? Именно так делаются переписи во всем белом свете. И до и после 1937 г. Нигде и никогда нет исчерпывающего (тем более безошибочного) списка домовладений, нигде и никогда не удается опросить всех без исключения. Зато везде и всегда часть информации получается со слов родных или соседей, в муниципалитетах и прочими косвенными методами. Результаты переписи всегда более или менее точная оценка , некий интервал с неизбежным плюсом-минусом, а вовсе не точно установленная неколебимая цифра.