Татьяна Югай - Адская машина принуждения к свободе

Интересным и в то же время знаковым поворотом в отношении Хайека к государству является его заявление: «Мы не разделяем идеи „минималистского государства“. По нашему мнению, в развитом обществе государственный аппарат должен с помощью налоговой системы создавать фонды, нужные для таких общественных служб, которых вообще (или должным образом) не может предоставить обществу рынок». Далее он очерчивает «широкий круг тех абсолютно законных действий, которые правительство как распорядитель общественных ресурсов может предпринимать на совершенно законных основаниях». Он осторожно отмечает: «В ряде случаев рынок справляется со своей организующей ролью только в некоторых областях человеческой деятельности». К таким случаям он, в первую очередь, относит внешние эффекты. В другую группу он включает отдельные категории общественных благ [54, c. 74—75, 77]. При этом, он, по сути дела, обосновывает необходимость приватизации производства общественных благ. «Если правительство располагает исключительным правом на принуждение, это означает, что часто только оно в состоянии обеспечить определенные службы на основе принудительного налогообложения. Однако же право на обеспечение таких служб не должно быть, вообще говоря, закреплено за правительством, если могут быть найдены другие способы их организации». Он предупреждает: «то, что мы обычно называем общественным сектором, не должно интерпретироваться как набор функций и услуг, зарезервированных за правительством» [54, c.81]. Тем не менее, он очень неохотно допускает, что правительство может играть какую-то, пусть и сильно ограниченную роль в предоставлении социальных услуг. «Хотя правительство должно вступать в игру лишь тогда, когда рынок не в состоянии снабдить общество той или иной необходимой службой, мобилизация средств для этой службы при помощи принудительной власти правительства есть часто не единственный и не лучший выход» [54, c.84].

Хайек признает, что помимо смягчения провалов рынка существует необходимость «второй безусловной задачи правительства в „минималистском“ государстве – защиты от внешнего врага». Приятным сюрпризом является смягчение его позиции по отношению к социальной защите населения. Видимо с возрастом он стал более сентиментален. Хотя и здесь он остается верен себе и замечает. «К несчастью, стремление предоставить единообразное минимальное обеспечение всем тем, кто не в состоянии позаботиться о себе сам, оказалось тесно связано с совершенно иной целью, а именно с так называемым справедливым распределением доходов, что, как мы видели, оборачивается попытками гарантировать индивиду тот жизненный уровень, которого он однажды достиг. Такая гарантия есть, в сущности, привилегия, ибо ее невозможно предоставить всем, а значит, шансы обойденных уменьшаются за счет привилегированных. Если же нужные для этого средства добываются с помощью налогообложения, то это даже оборачивается возрастанием неравенства выше уровня, необходимого для нормального функционирования рынка» [54, c.91—92]. Здесь можно согласиться с ним, что, например, пожизненные привилегии сенаторам, депутатам, а также «золотые парашюты» менеджерам обанкротившихся компаний противоречат не только рыночным, но и социалистическим принципам.

После вышеуказанных «уступок» правительству, т.е. милостивого разрешения продолжать осуществление трех важных функций, Хайек хочет взамен отобрать у него две существенные функции. «Имеются две очень важные сферы услуг, которые были монополией (или прерогативой) правительств так долго, что теперь этот порядок рассматривается как необходимый и естественный, хотя ни установить его законным путем, ни ликвидировать никто никогда не пытался. Это – исключительное право правительства на эмиссию денег и на почтовые услуги. Обе эти монополии возникли не для удобства народа, а лишь для укрепления власти правительства» [54, c.94]. Думается, что приватизация почты пристегнута к приватизации печатного станка для того, чтобы как-то смягчить одиозность идеи частных денег.

Далее мы наблюдаем дальнейший отход Хайека от классического либерализма. В главе ІV «Правительство и рынок» он неожиданно подвергает критике модель совершенной конкуренции и заявляет, что «модель совершенной конкуренции предполагает наличие условий, которые отмечены лишь в незначительном числе секторов экономики, тогда как во многих других секторах они абсолютно невозможны, а в третьих – даже и нежелательны» [54, c.105].

Цель развенчания модели совершенной конкуренции вполне понятна. В то время, когда Хайек писал эту книгу, о конкурентном рынке мог мечтать только фанатик, заточенный в башне из слоновой кости. Нужно было как-то актуализировать неолиберальную теорию и немного приблизить ее к реальной действительности. Другая цель менее очевидна. Она связана с необходимостью оправдания монополий, что может поставить в тупик или по крайней мере сильно удивить либерально настроенного читателя, поскольку в корне противоречит рыночным постулатам Адама Смита. «Мысль о том, что величина фирмы сама по себе дает ей пагубную власть над рыночным поведением конкурентов, правдоподобна лишь до тех пор, пока мы представляем себе производство состоящим из «чистых» отраслей, в которых и в самом деле иногда находится место только для одной большой специализированной фирмы. Но рост гигантских корпораций лишил смысла представление об отдельных отраслях, в каждой из которых могла бы господствовать одна мощная корпорация… В результате власть, вытекающая из размеров больших корпораций в данной отрасли, нейтрализуется фактом наличия больших корпораций в других отраслях…». И венец неолиберальной мысли: «Пока концентрация материальных ресурсов ведет к удешевлению и улучшению товаров и услуг, увеличение такого рода власти следует считать благоприятным» [54, c. 123—124, 126].

Вина за несовершенно функционирование рынка и отсутствие конкуренции отныне будет сваливаться на правительство. «На практике во многих сферах экономики сознательная политика правительства мешает конкуренции достичь того, чего она достигает там, где оперирует свободно». Вместо монополии на скамью подсудимых отправляется… демократия. «Я сомневаюсь, чтобы свободный рынок когда-либо возникал в условиях неограниченной демократии, и нет ничего невероятного в допущении, что неограниченная демократия всегда разрушает рынок там, где он уже существует» [54, c.188—121]. Здесь мы видим полный и окончательный разрыв с идеалами старого доброго либерализма. Третьим врагом свободного рынка традиционно назначаются профсоюзы. «Работу стихийных рыночных сил все больше подавляют не монополии, как принято думать, а вездесущие профессиональные ассоциации и профсоюзы. Именно они, оказывая давление на правительство, формируют рынок в своих интересах» [54, c.137].