Сергей Мареев - Из истории советской философии: Лукач-Выготский-Ильенков

У наших «диаматчиков» главным авторитетом был Л. Фейербах. Иные авторитеты были у Ильенкова. Интерес Ильенкова к Спинозе тот же самый, что и интерес Шеллинга, Гегеля, а потом и Энгельса, который, по словам Плеханова, считал, что марксизм есть разновидность спинозизма. Интерес Ильенкова к Спинозе связан с его интересом к проблеме мышления, которую он считал главной проблемой всей философии, в чем с ним не соглашался ни один официальный «диаматчик». В «диамате» эта проблема вообще не занимала какого-то серьезного места: мышление объявлялось «функцией мозга» или «высшей формой отражения», но за этими фразами ничего не стояло, никакого специфического содержания. А если вообще за этим признавалось какое-то содержание, то его должна была раскрывать физиология высшей нервной деятельности. Таков порок всякого материализма, который абстрагирует ся от истории. И здесь «диамат» разделял все основные слабости прошлого, в том числе французского материализма ХVIII века.

Плеханов и его ученики не смогли специфический интерес Маркса и Энгельса к Спинозе продолжить и реализовать. У них учение Спинозы свелось, как уже говорилось, к механическому детерминизму, хотя Спиноза интересен не своим механическим детерминизмом, а как раз своим учением о субстанции как причине самой себя. Следующий важный пункт – это учение Спинозы о субстанциальном единстве мышления и протяжения. Здесь речь идет о единстве мышления и мировой материи, как понял и истолковал Спинозу Энгельс. Мышление, как пишет Энгельс, есть атрибут мировой материи так же, как и другие основные формы движения материи . Поэтому мышление этой мировой материей не может быть никогда утрачено, и «поэтому с той же самой железной необходимостью, с какой она когда-нибудь истребит на Земле свой высший цвет – мыслящий дух, она должна будет его снова породить где-нибудь в другом месте и в другое время» [591].

Итак, интерес и трактовка Спинозы в советской философии была различной. По большому счету можно выделить две традиции в трактовке Спинозы, а также материализма и марксизма в советской философии. Одна из них деборинская, идущая от Плеханова, в русле которой и сформировался так называемый советский «диамат». Другая идет не от Плеханова, а от Ленина. И Ильенков, вслед за Лукачем и Выготским, примыкает в своем понимании марксистской философии не к Деборину, а именно к Ленину. У Деборина, как и у «большевиков», поучиться Ильенкову было нечему, и они не сыграли никакой положительной роли в его творчестве. И непосредственной предтечей Ильенкова можно признать именно Лукача и Выготского, а вовсе не Деборина, который, кстати, был современником Лукача и Выготского, но по своим взглядам отстоял от них очень далеко.

Как уже говорилось, А.М. Деборин полагал, что Плеханов гениальный теоретик, а Ленин – гениальный практик. Но Ленин ставит вопрос иначе, замечая, что Плеханов недооценивает «практическую сторону философии» [592]. Чистый теоретизм, как подчеркивал Маркс, был недостатком как раз немарксистской философии. «Общественная жизнь, – писал он в «Тезисах о Фейербахе», – является по существу практической. Все мистерии, которые уводят теорию в мистицизм, находят свое рациональное разрешение в человеческой практике и в понимании этой практики» [593].

Практика стоит в центре марксистской философии, и А. Грамши недаром назвал ее «философией практики». И Ленин был хорошим практиком не потому, что он был плохим теоретиком, а потому что перед самим марксизмом в тех условиях, в которых произошла русская революция, стояли именно практические задачи. Теоретизировать в этих условиях, как это делал Плеханов, означало саботировать практическую сторону дела.

Г. Лукач в своей работе о Ленине, написанной в 1924 году, показал, что творчество Ленина – это единство теории и практики. Иначе говоря, ленинизм – это практическая теория и теоретическая практика. Работа Лукача, о которой идет речь, – «Ленин. Исследовательский очерк о взаимосвязи его идей», которая впервые в полном объеме вышла у нас отдельным изданием в 1990 году. И это опять же очень характерно, что книга вышла не тогда, когда была написана, а только почти семьдесят лет спустя. Другая работа – “Философские тетради” самого Ленина – и в 30-е и в 40-е гг. оставалась книгой за семью печатями и почти не фигурировала в официальной философской литературе, в том числе и в учебных программах по “марксистско-ленинской философии». И это понятно, потому что именно здесь прямо говорится о серьёзном расхождении с Плехановым по вопросу о диалектике.

Ильенков за всю свою жизнь не занимал ни одной официальной должности. Деборин занимал все должности, какие только мог. И его философия, безусловно, была философским официозом. И не только лишь до тех пор, пока его не освободили от всех должностей. Даже после признания “ленинского этапа”, по существу ничего не изменилось. Ленина у нас продолжали трактовать только как “практика”, а не как теоретика. Люди, которые пришли на смену Деборину, были еще менее способны понять, что марксизм не доктрина, а метод для дальнейшего понимания и действия.

Ленинизм был официально признан и провозглашен марксизмом эпохи империализма. Но в своем философском фундаменте этот “марксизм-ленинизм” оставался тем же самым “диаматом”, что и у Деборина. И Ильенков здесь ни в коем случае не повторял и не продолжал Деборина. А если здесь говорить о философских фигурах, близких Ильенкову по духу, то это гонимый Дебориным Георг Лукач, а не сам Деборин, о котором Ильенков никогда не говорил всерьез как о крупном теоретике. [594]Но когда вышла книга Лукача “Молодой Гегель”, то Ильенков был первым, кто проявил инициативу, чтобы перевести эту книгу на русский язык. И перевод был почти готов, когда события 1956 года в Венгрии сделали его публикацию в Советском Союзе невозможным. Кто представляет себе характер полемики между Дебориным и Лукачем в 20-е годы, может быть или на стороне Деборина, или на стороне Лукача. Полемика между ними была не просто острой, – острота была в духе того времени, – а она была, со стороны Деборина, уничтожающей. И поэтому человек, который на стороне Лукача, не может быть на стороне Деборина, если это не беспринципный человек. А обвинять Ильенкова в беспринципности – это значит совершенно не понимать характера этой личности.

Во всяком случае, Деборин и Лукач представляли в международном марксизме и марксистской философии две, можно сказать, противоположные, линии, которые в определенной мере совпадали с меньшевизмом и большевизмом, или “ортодоксальным” марксизмом лидеров II Интернационала и «творческим марксизмом» Ленина, Лукача и Ильенкова. Ильенков примыкает как раз к той линии, к которой принадлежал Лукач, а вовсе не Деборин. Деборин, как и те, кто свергал его с марксистского пьедестала, был представителем доктринального марксизма, тогда как Ильенков и Лукач считали, что марксизм не доктрина, а метод.