Николай Яковлев - Неизвестный Рузвельт. Нужен новый курс!

То, что Рузвельт видел Китай в системе «баланса сил», сомнений не вызывает. «Наша политика, – заявил он государственному секретарю Э. Стеттиниусу в марте 1945 года, – основывается на убеждении, что, несмотря на временную слабость, возможность революции и гражданской войны, 450 млн. китайцев со временем объединятся, модернизируют страну и станут самым важным фактором на всем Дальнем Востоке». До этого было далеко, тогда ФДР должен был считаться с положением в Китае.

Он прямо спросил генерала Д. Стилуэлла, командовавшего американским контингентом в Китае: «Сколько продержится Чан Кайши?» «Повторение майского натиска (японского наступления. – Н. Я.) может привести его к краху», – ответил генерал. Президент объявил: «Тогда подыщем другого человека или группу людей, которые будут править». «Они, вероятно, ищут нас», – вставил Стилуэлл. «Да, – ответил Рузвельт, – они придут к нам»71. Речь шла о маоистах. Американское посольство в Китае в конце февраля 1945 года настаивало на оказании помощи не только Чан Кайши, но и им, «дабы удержать коммунистов на нашей стороне, а не бросать их в объятия России»72. ФДР на том этапе, однако, считал, что США должны употребить все усилия в пользу объединения Китая под «коалиционным правительством» с включением в него маоистов. В этом направлении действовали его представители в Китае, в первую очередь П. Хэрли. Тем не менее в марте 1945 года ФДР подверг расспросам с пристрастием синолога журналиста Т. Уайта, допытываясь, что китайские коммунисты – «маргариновые» или «настоящие», правят ли ими русские73.

В описанном контексте, вероятно, уместно оценивать подход ФДР к сотрудничеству с СССР, как проявившийся в Ялте. В конгрессе он был категоричен, наедине с А. Берли заметил, воздев руки по поводу решений конференции: «Адольф! Я не говорю, что они хороши. Но я сделал все, что мог»74. На заседании правительства президент прибег, мягко говоря, к мистификации, рассуждая о встречах со Сталиным в Ялте. Дж Бирнс вежливо усомнился в суждениях президента, а Ф. Перкинс, пробывшую уже 12 лет министром, осенило: «Президент говорил нам то, что нам надлежало знать… другими словами, имея дело с правительством, он постоянно помнил, – кто-то из нас может проболтаться»75.

И еще одна грань сотрудничества ФДР с Советским Союзом обнаруживается в самые последние дни его жизни.

По горячим следам за Тегераном в конце декабря 1943 года в Москву явился Донован реализовать сотрудничество с СССР в области разведки. Время военное, и все вопросы были решены очень быстро. Донован был принят руководителями советской разведки, которым он сообщил, что уполномочен договориться об обмене соответствующими миссиями с СССР. Решили, что в Вашингтон направят 7 советских офицеров разведки, Донован выговорил разрешение, чтобы миссия УСС в Москве насчитывала 19 человек.

Донована для порядка, как пишет Гарриман, откровенно спросили, «руководствовался ли Донован, приехав в Москву, только желанием установить сотрудничество или у него было кое-что еще на уме. С ледяным негодованием Донован ответил, что иных намерений у него нет». Ладно, пусть будет так. С наилучшими пожеланиями Донована посадили в самолет и отправили в Соединенные Штаты.

Прошел январь, февраль 1944 года – советская миссия все ждала, а 15 марта Гарриман получает телеграмму Рузвельта: «Пожалуйста, сообщите маршалу (Сталину. – Н. Я.) при первой возможности, что по чисто внутренним (американским. – Н. Я.) причинам, которые он поймет, неуместно в это время обмениваться указанными миссиями». Гарриман был уязвлен – тогда чего стоят его бесконечные жалобы о мнимом нежелании русских сотрудничать.

Он обращается к президенту: «Впервые нам удалось здесь проникнуть в один из разведывательных органов Советского правительства, и я убежден, что это явится острием клина для более тесных отношений с другими органами, если мы будем сотрудничать. У меня просто нет слов, чтобы подчеркнуть мое убеждение, что, если мы закроем дверь к сотрудничеству в этой области с Советским правительством после проявленного им духа сотрудничества и доброй воли, это неблагоприятно скажется на других аспектах наших отношений с СССР.

Мы достигли очень позитивных результатов в переговорах с советским штабом ВВС в отношении «челночных» бомбардировок… Поскольку мы просим в связи с этими операциями въезда в СССР свыше 1 тыс. человек, я не знаю, как мне удовлетворительно объяснить Молотову или Сталину, почему горстке советских официальных лиц не разрешен въезд в США».

29 марта 1944 г. Рузвельт подтвердил отказ. «Верх глупости, – вздыхал Гарриман спустя десятилетия. – План обмена (разведывательными миссиями. – Н. Я.) в конце концов был предложен не русскими, а объединенным комитетом начальников штабов в Вашингтоне и утвержден президентом… Впоследствии я узнал, что главными виновниками изменения точки зрения президента были Эдгар Гувер и адмирал Леги»76.

ФДР не желал передоверять чинам из УСС важнейшие контакты с Москвой. По многим причинам, одна из которых – его личным посланиям веры больше.

30 марта 1945 г. начальник генерального штаба Красной Армии генерал армии А.И. Антонов довел до сведения генерала Маршалла: «20 февраля от него было получено сообщение о том, что «немцы создают на Восточном фронте две группировки для контрнаступления: одну в Померании для удара на Торн и другую в районе Вена, Моравска Острава для наступления в направлении Лодзь. При этом южная группировка должна была включать 6-ю танковую армию СС. Аналогичные сведения были мною получены 12 февраля от главы армейской секции английской военной миссии полковника Бринкмана». Бои в марте не подтвердили сообщенного Маршаллом – «основная группировка немецких войск, включавшая и 6-ю танковую армию СС, была сосредоточена не в Померании и не в районе Моравска Острава, а в районе озера Балатон, откуда немцы вели наступление с целью выйти к Дунаю и форсировать его южнее Балатона». Антонов предупреждал: «Не исключена возможность, что некоторые источники этой информации имели целью дезориентировать как Англо-Американское, так и Советское командование» и отвлечь внимание Советского командования от того района, где «готовилась немцами основная наступательная операция на Восточном фронте». Маршаллу сообщается об этом, писал Антонов, чтобы он «мог сделать соответствующие выводы в отношении источника этой информации».

Коль скоро сражение у озера Балатон уже опрокинуло англо-американские ориентировки, Черчилль поспешил написать Сталину: «Гитлер попытается продолжить войну путем смертельной борьбы в Южной Германии и Австрии с возможным контактом через Альпы со своей армией в Северной Италии. Безжалостное и упорное сражение в Будапеште, а сейчас у озера Балатон вместе с другими приготовлениями подкрепляют эту мысль». Отвлечение сил Красной Армии на юг создало бы иную обстановку на берлинском направлении, а о взятии Берлина западными союзниками и хлопотали ФДР и Черчилль. Как известно, план создания гитлеровцами «Альпийского редута» был химерой и едва ли принимался всерьез. В послании Черчилля химера облекалась плотью – ссылками, помимо прочего, на то, что за «редут» будут-де драться немецкие войска, находившиеся в Северной Италии.