Николай Яковлев - Неизвестный Рузвельт. Нужен новый курс!

Но как Черчиллю, так и Рузвельту было отлично известно, что к этому времени далеко продвинулись переговоры через миссию УСС в Берне о капитуляции именно этой немецкой группировки перед западными союзниками. Сепаратные переговоры за спиной СССР, давшие возможность гитлеровцам перебрасывать войска на восток, вызвали обмен резкими посланиями между Сталиным и Рузвельтом.

1 апреля Рузвельт писал: «Никаких переговоров о капитуляции не было», речь шла лишь об установлении «контакта с компетентными германскими офицерами». 3 апреля Сталин указал: «Надо полагать, что Вас не информировали полностью». Он подчеркнул, что переговоры были и в результате них на Западном фронте немцы на деле прекратили войну. «Мне непонятно также, – продолжал Сталин, – молчание англичан, которые предоставили Вам вести переписку со мной по этому неприятному вопросу, а сами продолжают молчать», и заключил: «Минутная выгода, какая бы она ни была, бледнеет перед принципиальной выгодой по сохранению и укреплению доверия между союзниками». 5 апреля Рузвельт повторил, что переговоров не было, а «имеющиеся у Вас об этом сведения, должно быть, исходят из германских источников, которые упорно старались вызвать разлад между нами». Президент выразил крайнее негодование советскими информаторами «в связи с таким гнусным, неправильным описанием моих действий или действий моих доверенных подчиненных».

На что 7 апреля Сталин ответил, что советские информаторы – «очень честные и скромные люди, которые выполняют свои обязанности аккуратно и не имеют намерения оскорбить кого-либо». Сталин сослался на историю с немецким наступлением у озера Балатон, в котором участвовало до 35 дивизий, в том числе 11 танковых. «Это был один из самых серьезных ударов за время войны, с такой большой концентрацией танковых сил. Маршалу Толбухину удалось избегнуть катастрофы и потом разбить немцев наголову, между прочим, потому, что мои информаторы раскрыли, правда, с некоторым опозданием, этот план немцев». В последнем послании от Рузвельта, полученном в Москве 13 апреля, утверждалось, что бернский инцидент «поблек и отошел в прошлое, не принеся какой-либо пользы», и вообще президент отнес его к разряду «незначительных недоразумений».

В конце марта 1945 года донельзя измотанный президент отправился отдыхать в Уорм-Спрингс. Накануне отъезда, 27 марта, он направил судостроительной компании телеграмму по поводу спуска на воду нового грузового судна: «Надеюсь, что корабль, носящий столь почетное имя «Марджери А. Лихенд», будет счастливо плавать и всегда приходить в спокойные гавани». Долг прошлому, а что в будущем? После отдыха? К 20 апреля он собирался вернуться в Вашингтон, оттуда выехать в Сан-Франциско, где 25 апреля открывалась конференция Объединенных Наций. Он с привычным энтузиазмом осматривал «свой» Уорм-Спрингс. Прогулки в автомобиле, планы благоустройства курорта.

9 апреля черный «кадиллак» остановился у бензозаправочной станции в нескольких километрах от Уорм-Спрингса. Малый, бросившийся протирать стекла машины, не удержался похвастать: он только что видел Рузвельта. Женщины – одна за рулем, другая рядом – переглянулись, парню невдомек, что официально президент пребывает в Вашингтоне. Они поторопились отъехать и скоро узнали указанное место. На обочине два «линкольна». Женщины пересели в первый. С заднего сиденья улыбался ФДР. Он пригласил их погостить: Люси Рутерферд и ее новую приятельницу художницу Елизавету Шуматову. Года за два до этого ФДР подарил свой портрет Люси. Теперь он выразил желание, чтобы написали еще один портрет, почему-то в подарок единственной дочери Люси. Для этого и приехала Шуматова. Она предусмотрительно прихватила с собой фотографа, русского эмигранта Н. Роббинса, едва ли у ФДР хватит времени позировать.

На следующее утро кабинет в «маленьком Белом доме» превратился в фотостудию. Роббинс, ловя выражение лица президента, старался разговорить его, засыпал президента вопросами о Ялте, там он когда-то учился в школе. ФДР сказал, что Ялта выглядит плохо, очень плохо. Немцы разрушили город. Роббинс, все еще озлобленный революцией 1917 года, выкинувшей его с Родины, заметил: «Вы уверены, что это дело рук немцев? Может быть, развалины остались от большевиков?» ФДР как-то странно взглянул на него и промолчал. Затем Рузвельт попросил снять г-жу Рутерферд. Фотограф вступил в разговор с ней, добившись, что ее темно-серые глаза осветила сдержанная теплота. «Я видел две такие улыбки в моей жизни, – воскликнул он, – Мона Лиза Леонардо да Винчи и г-жа Рутерферд»77.

Отдых президента продолжался, теперь рядом внимательная, понимающая и доброжелательная слушательница Люси. Но дела! Обычный бумажный поток.

5 апреля Черчилль в послании Рузвельту настаивает: «Я считаю делом величайшей важности – обе наши страны должны именно сейчас занять твердую и резкую позицию» в отношении СССР. Черчилль, как обычно, торопился, что и подметил ФДР. На другой день он ответил: «Через несколько дней наши армии займут такие позиции, которые позволят нам быть «тверже», чем раньше это представлялось выгодным для военных усилий».

Еще послание Черчилля. Премьер просит санкционировать резкую речь в палате общин против СССР. Рузвельт 11 апреля набрасывает короткое ответное послание: «Я склонен преуменьшать общую проблему Советов, насколько это возможно, ибо такие проблемы в той или другой форме возникают каждый день. Большинство из них улаживается, как в случае со встречами в Берне. Однако мы должны быть твердыми, и до сих пор наш образ действия был правильным»78. Последний документ (оригинал не найден) по международным вопросам, вышедший из-под пера президента… В нем как бы звучали слова ФДР, сказанные друзьям незадолго до смерти: «Да, я устал. И так же чувствовали бы себя вы, если бы вам пришлось потратить последние пять лет, пытаясь вкатить Уинстона в тачке на крутую гору».

Почта 12 апреля запоздала. ФДР безмятежно болтал с Люси. Б. Хассетт осведомился у президента, подпишет ли он бумаги утром или отложит на вторую половину дня. «Нет, давай их сюда, Билл». Рузвельт ставил размашистую подпись у громадного камина, Хассетт терпеливо стоял рядом, ожидая окончания процедуры. ФДР не умолкал ни на минуту: «Ну вот, типичный документ госдепартамента. Ни о чем!»

Рузвельт улыбнулся и, молодецки подмигнув Люси, повторил свою излюбленную шутку: «Так я и делаю законы». Он подписал закон о продлении срока действия товарно-кредитной корпорации. Около часа дня Хассетт ушел, оставив несколько документов, которые Рузвельт хотел прочитать.

Рузвельт принялся за марки. Он осмотрел японские марки, выпущенные для оккупированных Филиппин, рассортировал их. Позвонил в Вашингтон, напомнив министру почт Ф. Уокеру о его обещании прислать образцы нового выпуска американских марок в связи с конференцией в Сан-Франциско. Президент был в отличном настроении.