Анджей Чехович - Семь трудных лет

Хозяева этих заведений обычно были связаны с преступным миром, осуществляли самые невероятные махинации, а полиция часто оказывалась в отношении их бессильной.

Как полицейский, принимавший участие в акциях, направленных в период гитлеризма против евреев, мог допрашивать подозреваемого в торговле наркотиками или в других серьезных преступлениях еврея, если тот бросал ему прямо в лицо:

— Господин инспектор, вы всегда ненавидели евреев.

В сферах, связанных с ночной жизнью Мюнхена, вращались три приятеля: Ян Гевель, позже объявивший себя графом, Лешек Мрувчинский и Анатоль Ера. Они встретились в Цирндорфе, где ждали предоставления им убежища. Гевелю помогла «Свободная Европа». Ера тоже пытался получить там работу, но почему-то ему это не удалось. Мрувчинский пошел служить к Мошковичу в Гамбурге. Официально он был там маклером. Фирма Мошковича специализируется на торговле с нашими моряками, но это отнюдь не чисто торговое учреждение, имеющее своей целью одну наживу. Мошкович, как это выяснилось на проходившем в свое время процессе о шпионаже в Гдыне, тесно связан с разведками империалистических государств. «Свободная Европа» также прибегала к его услугам.

Анатоль Ера стал «зитц-директором» в большой фирме, основанной земляками Мошковича. Ничего не делая, он получал около пяти тысяч марок, располагал служебным «мерседесом» и играл роль серьезного человека на ответственном посту, как того требовали интересы фирмы. Прикрываясь обычными торговыми операциями, фирма поддерживала какие-то связи с международными аферистами, специализирующимися на контрабанде золота, ценных бумаг и наркотиков. Я познакомился с Ерой случайно, через Гевеля. Он производил впечатление веселого человека, охотно заглядывающего в рюмку и увлекающегося женщинами, высоко оценивающими свои достоинства в марках и долларах.

— Что мне теперь делать? — говорил он довольно откровенно. — Из Польши я смылся. Обратиться в полицию и заявить, что я «выбираю свободу», было простым делом. Но одной свободой человек долго не проживет. Вот я и принял эту директорскую должность, и теперь другого пути для меня нет. Вернуться в Польшу? Это нетрудно. Я бы отсидел свои два года, а что потом? Машину мне там никто не даст, и за то, что я пойду в тюрьму, никто мне не заплатит. Теперь я живу вовсю, хотя и знаю, чем это кончится. Здесь тюрьма, и там тюрьма, но, но крайней мере, у меня здесь пока сладкая жизнь.

Ера был очень похож на человека, заключившего договор с дьяволом. Те, кто доверил ему пост директора, заранее знали, что в один прекрасный день их преступления будут раскрыты и Ера предстанет за них перед судом. Он сам соглашался на такие условия, но, наверное, под влиянием «сладкой жизни» решил перехитрить дьявола. Не дожидаясь, пока его хозяева попадутся с поличным, он сам совершил преступление. Вечерние бульварные газеты поместили фотографии Еры под большими заголовками: «Присвоил полтора миллиона марок и сбежал», «Директор фирмы — мошенник».

Один мюнхенский юрист объяснил мне, что в таких учреждениях, как фирма, в которой Ера был «зитц-директором», неизвестно, что́ является обычным преступлением, а что́ — заранее спланированной операцией. Поэтому трудно сказать, действительно ли Ера украл целых полтора миллиона или же только сто пятьдесят тысяч марок. Можно было намеренно завысить сумму пропажи и даже доказать ее с помощью подложных бухгалтерских записей, чтобы получить высокую страховую премию. Нельзя исключать и того, что Ера вообще ничего не украл, а получил несколько тысяч марок за свое исчезновение. Ему приписывают кражу денег, которые два совладельца заранее решили получить от третьего. Вариантов, как мне объяснил упомянутый уже юрист, может быть много, и не такие еще истории происходят в Федеративной Республике Германии, стране, где мошенники часто становились сказочно богатыми людьми.

Я так никогда и не прочитал ни в одной западногерманской газете, чем закончилось дело Еры. Только ли пассивностью западногерманской полиции следует объяснить это обстоятельство?

Когда я садился писать свои воспоминания, единственное, что у меня было уже готово, это окончание. Я предполагал, что последние предложения будут звучать примерно так:

«Сегодня я получил из Центра сообщение, которое ждал несколько лет. Через три дня я должен быть в Варшаве. Я возвращаюсь дорогой Z. Эти три дня не будут легкими. Я должен урегулировать все дела, требующие завершения, причем сделать это я должен незаметно, не обращая на себя внимания. Не знаю еще, как это сделаю, но мыслями я уже в Польше. Земляки, Варшава, Центр… Скорее бы это наступило, скорее бы мне войти в кабинет начальника и доложить: «Поручник Чехович задание выполнил!» Действительно ли у меня есть полное право сказать, что я выполнил задание?

Такое окончание представлялось мне наиболее подходящим, когда я намеревался писать свои воспоминания в форме дневника. Конечно, я не собирался описывать свои переживания день за днем, но хотел сохранить хронологию событий, рассказать, как постепенно возрастали мой опыт и трудности в выполнении данного мне задания.

Но в ходе работы над воспоминаниями (точнее говоря, после нескольких первых десятков страниц) я убедился в том, что мое первоначальное намерение нереально. Такой дневник был бы слишком обширным, представляющим интерес, быть может, для моей будущей научной работы, но не для читателя, который пожелает обратиться к моим воспоминаниям. Поэтому я решил изменить форму своей книги и сконцентрировать внимание на отдельных проблемах, хотя обилие событий часто вынуждало меня отходить от принятой линии изложения.

Когда наконец я поставил точку после восьмого раздела, то обнаружил, что не обо всем смогу рассказать на этих страницах. Многие вопросы я не затронул, о многих других упомянул лишь мимоходом.

Вопросы, которые я не затронул, могут быть разделены на две группы. К первой из них я отнес бы разные события, известные мне, которые я не мог включить в ход своих воспоминаний, ибо и так мне пришлось сделать много различных отступлений и я опасался, что главная тема отойдет на второй план. Ко второй группе относится все то, о чем я не сказал сознательно по понятным причинам. Мне кажется, что даже машинист локомотива, почтальон или директор магазина не могли бы опубликовать своих воспоминаний, не сохранив за собой право кое о чем умолчать. Тем более это относится ко мне, сотруднику секретной службы, никогда не склонной много рассказывать о закулисной стороне своей деятельности.

Я постараюсь дать примеры не затронутых мною тем, относящихся к первой и второй группе.