Георгий Дерлугьян - Как устроен этот мир. Наброски на макросоциологические темы

Со времен перестройки общественное отношение к 1917 г. и его последствиям качнулось из первой крайности во вторую. Однако именно потому, что мы уже покинули XX век, эту великую «Эпоху крайностей», по выражению ее лучшего историка Эрика Хобсбаума, можно теперь сделать набросок более рациональной реконструкции новейшей истории. Помочь нам в этом могла бы профессор Гарварда Теда Скочпол, чье сравнительное исследование социальных революций во Франции, России и Китае положило в 1970-е гг. начало научному перевороту в объяснении подобных катаклизмов.

Отойдя от левой/правой идеологии, Скочпол показала, насколько все революционные взрывы были обусловлены тектонической динамикой межгосударственных столкновений. Классические революции начинались всеобщим панически нарастающим осознанием неадекватности старого режима и его позорного провала перед лицом внешних угроз. Одновременно возникали альтернативные политические элиты из образованных и при этом «лишних» средних слоев, страстно уверовавших в идеи прогресса и свое право на выведение страны из тупика. Кульминация непременно сопровождалась взрывом неорганизованного, зато устрашающе массового недовольства низов, которые переставали терпеть давние унижения, вдруг увидев, что прежнее начальство более не в состоянии им запретить. Этот взрыв сметал старый режим и расчищал место для нового революционного режима – которому, однако, еще предстояло удержаться в обстановке кровавого хаоса и попыток иностранной интервенции. Успешным итогом во всех случаях было вовсе не наступление царства свободы. В этом все революции, по горькому выражению Троцкого, всегда оказывались «преданы» самими революционерами. Итогом всех победивших революций было значительное усиление государства: наполеоновская империя, советская военно-индустриальная сверхдержава либо восстановление единства и суверенитета Китая при «новом императоре» Мао, победа вьетнамских партизан над армиями самой Америки или превращение Кубы из сахарного придатка в мини-империю. Иначе говоря, в исторической ретроспективе социальные революции были мощными ответами проигравших стран на падение их мирового статуса. Поэтому революции нельзя понять вне мирового контекста.

Следуя скочполовскому постулату, давайте вначале представим, как выглядела геополитика где-то около 1500 г. В то время Европа представляла собой не более чем региональное скопление небольших и хаотичных государств, лишь недавно начавших оформляться из феодальной раздробленности Средневековья. Московское царство кристаллизуется на полуобжитом крайнем северо-востоке европейской подсистемы. Подобно испанцам, своим собратьям с юго-западного пограничья Европы, русские давно ведут свою реконкисту, постепенно пресекая набеги кочевой конницы. Испанцы только что вырвались на просторы Атлантики, но пока еще не завоевали громадную империю в Новом Свете. Русским еще только предстоит прорыв в Сибирь и отвоевание плодороднейших черноземов на юге. Но главный и самоочевидный факт – вся эта активность происходит в тени куда более многолюдных, сказочно богатых и могучих империй Азии: Китая, Ирана, Индии, османской Турции.

Теперь перенесемся в 1900 г. Власть и богатство мира сосредоточены всего в нескольких европейских державах, которые обладают обширными колониями. Империи Азии пали. Поделена и колониальная империя Испании, былого первопроходца Запада. Россия пока держится и даже предпринимает впечатляющий инвестиционный рывок в 1890-е гг., при Витте, и еще раз после 1907 г. при Столыпине. Но эти рывки усугубляют зависимость от западных кредиторов и все равно не поспевают за ростом крестьянского населения, которому отчаянно не хватает ни земли, ни рыночных возможностей, ни современной образованности. Россия в 1900 г. опасно балансирует на грани между имперской Европой и колониальной Азией.

Классики социального анализа – Маркс, Вебер, Дюркгейм, которые, конечно, были и современниками экспансии Запада, в сумме дали ответ на вопрос о причинах столь беспрецедентного господства над миром. Во-первых, это был капитализм с его бесконечным стремлением к новым рынкам и техническим инновациям, включая индустриальное производство оружия. Во-вторых, это рациональная бюрократия, способная выстроить государственную власть ранее невиданной глубины проникновения в общество или планировать экономическую деятельность на уровне громадных корпораций, отраслей и целых стран. В-третьих, это Дюркгеймова «органическая солидарность», чувство принадлежности к великой Нации и равноправной Республике, которое в современной Европе заменило традиционное крестьянское послушание авторитетам церкви и монархии.

Царская Россия отставала по всем этим параметрам: лишь очаговая индустриализация, поверхностная бюрократизация и хронический раздрай в идейно-эмоциональной сфере, где крестьянство грозило помещикам пугачевщиной, интеллигенция противостояла власти, а подчиненные национальности мечтали о независимости. Большевики победили потому, что добились прорыва во всех трех направлениях.

Большие социальные системы инерционны и в нормальные времена оставляют мало места для роли личности. Иное дело – периоды потрясений, когда рушатся стабилизаторы и ограничители. Ленин представляет на редкость сильный пример. Энергичный провинциальный самоучка, он мог бы стать неплохим аграрным экономистом или адвокатом. Однако узость рынка профессиональных услуг, нехватка университетов и общая бедность специалистов (доходы врачей, агрономов и даже военных в царской России были много ниже доходов аналогичных профессий в Европе) толкали множество образованной молодежи на поиск самореализации в идейном радикализме. Так возникает интеллигенция – во Франции XVIII в., в России XIX в. и далее по всему Третьему миру XX в.

Интеллигенты всегда отчаянно спорили, писали романы, ходили в народ, иногда кидали бомбы. Особенность Ленина в том, что он первым успешно применил немецкую организационную дисциплину к созданию подпольной партии. Партия была невелика и имела мало шансов на приход к власти, если бы в 1914 г. европейские державы не устроили групповое самоубийство. Непобедимая, комфортабельная, технически самая передовая – как «Титаник» – Европа вдруг канула в пучину.

Подлинно удивительно не то, что в момент государственного краха большевики взяли власть, а то, что они ее удержали. Ни парижские коммунары в 1871 г., ни даже самая организованная германская и австро-венгерская социал-демократия в 1918 г. не удержали власть, доставшуюся им в момент военного поражения. Всегда находился реакционный генерал, который устраивал поход на охваченную революцией столицу. В России таких генералов оказалось даже несколько. Результат известен, но в чем причина их поражения?