Георгий Дерлугьян - Как устроен этот мир. Наброски на макросоциологические темы

Известно два способа достижения технологических прорывов – вертикально-командный и горизонтально-конкурентный (а также множество их гибридов, вроде японского и корейского экономического чуда). СССР завис в междоумье, потому что номенклатура научилась спускать на тормозах любые командные порывы, и подавно пресекая неприятные разговоры о конкуренции. Ведь конкуренция грозила не только потерей отдельных должностей, но и общим прорывом во власть молодых «выскочек», т. е. инициативных специалистов. Конечно, петродоллары, нежданно преподнесенные ОПЕК в 1973 г., дали брежневскому руководству большущую подушку для комфортабельного удавления неприятностей.

Ирония в том, что выход из командной экономики требовал командного начала. Хрущев разбил себе лоб, пытаясь в свои последние годы найти такой выход. Это не означает, будто выхода не было. Китайский пример преодоления маоизма указывает на одну возможность. Были и другие, вроде ныне почти забытого венгерского «эксперимента» Яноша Кадара.

Кадара привел к власти в 1956 г. советский посол в Венгрии Юрий Андропов. В той ситуации советский посол был фактически наместником, которому предстояло как-то разруливать последствия обвала венгерской десталинизации, вылившейся в кровавую попытку антисоветской революции. С контрреволюционным заданием Андропов справился мастерски, без карательного террора, вместе с Кадаром плавно выводя страну к благосостоянию «гуляш-социализма». Бывшие кулаки кооптировались в госхозы на посты председателей, технические специалисты продвигались в номенклатуру, неуклонно разбавляя ряды старых коммунистов из малообразованных рабочих (как сам Кадар), среднему классу позволили ездить туристами за рубеж и заниматься мелким предпринимательством. Режим Кадара продолжал следить за творческой интеллигенцией, хотя и без грубости. Молодой социолог Иван Селеньи, в 1974 г. правдиво описавший подоплеку успеха кадаризма, поплатился эмиграцией в Америку (где стал деканом в Йельском университете). Автор знаменитой «Экономики дефицита» Янош Корнай после некоторой проработки даже сохранил венгерский паспорт, став профессором Гарварда.

Умные активные консерваторы Андропов и Косыгин могли бы реформировать СССР, постепенно создавая рыночные механизмы воздействия на подданных и заставляя номенклатуру поделиться властью со средним классом специалистов. Это бы не предотвратило отделения союзных республик. У национальной номенклатуры и особенно интеллигенции имелись неодолимые стимулы для мечтаний о независимости – суверенный престиж, автономия уменьшенных, зато своих полей политики и культуры, наконец, комфортные дипломатические должности. Однако развод мог пройти менее травматично, по сценарию Чехословакии. Но выпало так, что к власти после Хрущева пришли просто консерваторы, воплощение бюрократической инертности.

Брежневское правление не оставило шансов на постепенное выведение СССР из предсмертного кризиса. Утратившая цель экономика образца Второй мировой войны; инертная номенклатура, давно отвыкшая исполнять команды; национальные республики, приученные к иждивенчеству и втайне мечтающие о дальнейшем повышении статуса и привилегий; разуверившийся и устало-пассивный средний класс; рабочие, которые за неимением возможности открыто бороться, как все пролетарии, за повышение оплаты труда, втихаря понижали затраты труда, т. е. попросту гнали брак и спивались от безделья; всеобщий цинизм. Как дорого нам обошлась брежневская интерлюдия…

Главная заслуга Горбачева в предотвращении чего-то худшего, вроде югославской смуты или полного коллапса, как в Албании. История его еще оправдает, и пожелаем Михаилу Сергеевичу дожить до этих дней. Горбачев породил момент великой мечты о жизни в «нормальной стране». Тем самым он оставил нам мостик в прошлое, которое обнадеживает будущее.

Однако, подобно многим трагическим реформаторам прошлого, Горбачев, быстро подведя страну к ожиданию перемен, попал в ловушку. Ко времени первого Съезда народных депутатов 1989 г. репрессивно-сдерживающие механизмы перестали работать, а поощрительным механизмом по-прежнему оставались центральный бюджет и система государственного снабжения, которые пришли в полный раздрай из-за лавины требований на фоне неудачной конъюнктуры энергетических рынков.

Неожиданно для всех летом 1989 г. возникла классическая революционная ситуация (см. Теду Скочпол). Революционная ситуация, однако, не разрешилась победой каких-то новых сил, а сама оказалась в ловушке. В отличие от венгров, чехов и поляков, которые пережили свои «генеральные репетиции» в 1956, 1968 и 1980-м г., в СССР остро не хватало опыта гражданской самоорганизации. Затяжное трехстороннее противостояние технократических реформаторов, косно-консервативной номенклатуры и радикальной интеллигенции, демократических и национальных движений привело к параличу и распаду государственных структур вместе с сопряженной плановой экономикой. Отсюда хаотический парад суверенитетов с этническими конфликтами по поводу спорных прав и территорий, отсюда катастрофическое и деморализующее обнищание «бюджетников», которые и были тем самым средним классом специалистов, отсюда и пожарно-мародерский характер приватизации, и разгул оргпреступности. Демократизация утратила смысл – что демократизировать, если государственность пала и растащена на вотчины, когда экономика и образование скатились в Третий мир?

Преодоление подобных катастроф занимает годы. Надежда, если мыслить жестко реалистически, пока только на амбициозность нынешних элит. Все-таки эти люди сформировались внутри сверхдержавы и сохраняют, остается надеяться, статусные установки на управление государством, с которым считаются в мире. Их должна обуревать масса легких соблазнов – сосредоточиться на внутренних интригах, в которых протекает их повседневность, позволить себе показное потребление, как некогда арабские нефтяные шейхи, или поддаться мистическим фантазиям об особом величии некоей Евразии. Это все уже знакомый путь в Третий мир.

Подлинно славная амбиция – и гарантия долгосрочной институциональной безопасности элит – означает создание рационально-бюрократического государства и рационально направляемых рынков. Тогда будет, к примеру, куда спокойно уходить в отставку, можно будет не опасаться непредсказуемых налоговиков, бандитской пули или выезда за рубеж. Выполняя это своекорыстное условие наподобие того, как в хрущевскую «оттепель» номенклатура демонтировала сталинизм, элита неизбежно создает условия для возрождения среднего класса специалистов и интеллигенции. Конечно, тут потребуется своя борьба за то, чтобы наконец заставить нынешнюю элиту делиться доходами и возможностями с собственными рабочими, инженерами, врачами и учителями. Очень бы не помешало нашей элите также испугаться потери интеллектуального статуса страны или просто задуматься о том, как на старости лет общаться с собственными детьми и внуками, слишком хорошо овладевшими английским в зарубежных колледжах.