Георгий Дерлугьян - Как устроен этот мир. Наброски на макросоциологические темы

Уберите Ленина, и почти наверняка большевики бы развалились. На замену Ленину не годились ни пламенные трибуны Троцкий с Бухариным, ни трусоватые Каменев с Зиновьевым, ни догматично-серые Сталин с Молотовым. Россия при Деникине или Колчаке вполне бы вписалась в авторитарную палитру межвоенной Европы, где-то между Польшей Пилсудского и франкистской Испанией. Либеральный режим в государстве с такими классовыми и национальными противоречиями был маловероятен. Скорее, произошел бы дальнейший дрейф вправо, к фашизму. Чем бы тогда обернулась германская попытка реванша во Второй мировой войне? Похоже, одна из великих ироний XX в. в том, что либеральный капитализм выжил благодаря советской военной индустриализации.

Идейно, Ленин был последователем Маркса. На практике, однако, пришлось следовать другим немцам: канцлеру Бисмарку, генералу Людендорфу, пророку планового капитализма Вальтеру Ратенау и самому «германофильскому» из капитанов американского бизнеса – Генри Форду. Уже в ходе Гражданской войны Ленин заложил основы организационной архитектуры СССР: номенклатурный аппарат, военно-плановое хозяйство, национальные республики. Эти институты обеспечивали выживание СССР в течение трех поколений. Они же СССР и похоронили. Но это был диалектический процесс. То, что спасало в одну эпоху, оказалось губительным в другую.

Номенклатура, т. е. список ключевых должностей, вырастает из института политкомиссаров. Эта практика восходит к якобинской революционной диктатуре во Франции и протестантским боевым проповедникам в армии английского парламента времен Кромвеля. Но большевики пошли дальше, сплавив воедино мессианскую идею с методами военной диктатуры и сделав это повседневным госуправлением. В результате, по остроумному выражению американского политолога Стивена Хэнсона, возникает тип власти, не предусмотренный самим Максом Вебером – харизматическая бюрократия.

Программа продразверстки была заимствована бюрократией Российской империи у немцев еще в 1916 г., когда военная инфляция подорвала хлебный рынок и городам стал грозить голод. Временное правительство не решилось применить эту наработку. Она досталась большевикам, которые ввели красноармейские пайки для управленцев, бойцов и рабочих, производивших боеприпасы, и беспощадно оставили голодать все прочее население как «классово чуждое». Принцип бескомпромиссной концентрации ресурсов для достижения стратегических целей станет стержнем советского планового хозяйства, источником его великих модернизационных достижений, равно как и великих лишений для населения.

Наконец, откуда берутся национальные республики? Вовсе не из марксизма, который вразумительной теории национализма не выдвинул. Это была ленинская импровизация.

Осенью 1918 г. Добровольческая армия Деникина громила красных на Кубани и Тереке. Их остатки укрылись в горах Кавказа, где Киров и Орджоникидзе вступили в незаурядный диспут с исламскими авторитетами чеченцев и ингушей. В итоге сравнения учений Маркса и Мухаммеда появилась удивительная фетва, признавшая, что дело большевиков равняется джихаду за справедливость. Когда Деникину оставалась всего сотня верст до Москвы, в тыл ему ударили красно-зеленые партизаны Кавказа, а также украинские повстанцы Нестора Махно. Точно так же переход башкирских отрядов к большевикам подорвал наступление атамана Дутова, латышские стрелки остановили Колчака, армянские дашнаки-маузеристы обороняли Бакинскую коммуну от турок и азербайджанских мусаватистов, абхазские «киаразовцы» помогли справиться с грузинскими меньшевиками. В итоге возникала «империя нацкадров», как описывает СССР историк Терри Мартин. Партноменклатура де-факто централизовала государство, в то время как национальные республики де-юре делали его федеративным. Это был не «пиар», а негласный компромисс центра и периферии. СССР щедро создавал возможности для самореализации национальных элит, тем самым сдерживая сепаратизм. Тот же механизм целых сорок лет удерживал от распада даже куда более противоречивую Югославию.

И, наконец, образование. Это не изобретение Ленина. Народное образование было исконной страстью интеллигенции всех национальностей. Большевистская диктатура поставила образование на самую массовую основу, тем самым перетянув на свою сторону множество рядовых меньшевиков, эсеров и просто земских интеллигентов. Грамотность обеспечивала сильную пропаганду («Рабы – не мы!») и одновременно производство кадров для невиданного модернизационного рывка.

Гражданская война имела не две, а минимум двадцать воюющих сторон, и победа в ней зависела от способности создавать союзы. Коммунистическая идея того времени воздействовала как на чеченцев, так и на десанты европейских держав Антанты. Сегодня во все это трудно поверить, настолько отличаются наши времена. Очевидно, что у большевиков была великая «военная тайна» (вспомним первого Гайдара, писателя). Это именно харизматическая бюрократия, соединившая силу государства с идеей прогресса и преодоления старого мира.

Последний пример, для контраста. В 1915 г. мексиканские повстанцы Панчо Вилья и Эмилиано Сапата после колоссальной крестьянской герильи, стоившей около миллиона жизней, триумфально заняли столицу. Растерянно побродив неделю по Мехико, эти два Чапаева в сомбреро так и не решились занять ни одного министерства. Не было у них комиссара Фурманова с ленинским Интернационалом. Со словами «Эх, компадре, это ранчо для нас великовато», Панчо Вилья ушел из столицы. Ни Тито, ни Мао, ни Фидель таких сомнений уже не испытывали – потому что в 1917 г. был Ленин.

Пропустим Сталина. Надоело спорить об этом сером пятне. Демонизм самолюбивого, но довольно посредственного выходца из грузинского люмпен-пролетариата целиком проистекает из исторической случайности его контроля над ленинским аппаратом диктатуры ускоренного развития. Появление посредственности на вершине власти не было полной случайностью. Сталина вознес тренд к понижению интеллектуального уровня руководства по мере массового выдвижения парткадров из низов. Если ленинский Совнарком был едва не самым интеллектуальным правительством в истории, то к концу 1940-х гг. две трети ЦК не имело даже среднего образования, тем более опыта заграничной жизни. Адекватность Сталина новой партийной массе вовсе не означает неизбежности. Еще адекватнее был бы, например, Киров – сибиряк с ухватками русского мастерового, знанием Кавказа и незаурядным политическим чутьем. Сталин страшно комплексовал из-за своей внешности, акцента, нехватки образования, политических промахов, откуда его болезненная настороженность и мстительность. Но психопатология никогда бы не сыграла такой страшной роли, если бы ее проявления не тиражировала государственная машина, созданная в Гражданской войне. Судить Сталина можно по многим критериям, однако самым суровым в данном случае был бы циничный принцип Талейрана: «Это не преступление, а хуже – ошибка». Промахи Сталин научился прикрывать культовой атрибутикой и репрессиями.