Владимир Абаринов - Проклятие дома Виндзоров

Георг был тремя годами старше Николая и потому относился к нему отчасти покровительственно. «Ники со мной – все тот же милый мальчик, каким был всегда, и по любому вопросу разговаривает со мной чрезвычайно откровенно», – писал он в 1894 году бабушке Виктории из Петербурга, где он находился по случаю бракосочетания Николая с Алисой Гессенской, которая тоже приходилась Георгу двоюродной сестрой. Спустя два года Николай отдал визит. В Балморале под холодным дождем ему не удалось подстрелить ни одного оленя. Прислуга запомнила визит благодаря необыкновенно щедрым чаевым. Что, кстати, шло вразрез с правилами двора – гостей короля обычно предупреждали на этот счет. В 1913 году они встретились в последний раз в Берлине, где оба были гостями Вильгельма.

Известие об отречении царя потрясло Георга. «Я в отчаянии», – записал он в дневнике.

Премьер Ллойд Джордж, однако, смотрел на события в России несколько иначе: «Добродетельный и действовавший из лучших побуждений, монарх несет прямую ответственность за режим, погрязший в коррупции, праздности, разврате, фаворитизме, зависти, низкопоклонстве, идолопоклонстве, некомпетентности и измене, – средоточии всех тех пороков, которые привели страну к чрезвычайно скверному управлению и, в конце концов, к анархии».

Британский плакат времен Первой мировой войны

Лидер Либеральной партии Ллойд Джордж приветствовал Февральскую революцию телеграммой на имя князя Львова: «Революция, с помощью которой русский народ возложил свою судьбу на прочный фундамент свободы, является величайшей услугой, оказанной делу союзников начиная с августа 1914 г. Она подтверждает ту непреложную истину, что данная война, по сути, является войной за свободу и народное правительство».

Король счел такой энтузиазм чрезмерным, о чем и заявил премьеру через секретаря, на что Ллойд Джордж насмешливо ответил, что британская конституционная монархия тоже стала результатом революции.

В Могилеве находился британский военный представитель генерал Хенбро Вильямс – от него Лондон и получал самые свежие новости о положении царя. Возможно, именно от него исходила идея переезда царской семьи в Англию. Во всяком случае, уже 4 марта такой план появился и обсуждался в Ставке. Вильямс поставил о нем в известность свое правительство, а генерал Алексеев телеграфировал Львову требование Николая о беспрепятственном проезде в Мурманск. 6 и 7 марта, как явствует из дневника Николая, он встречался с Вильямсом. 6-го же генерал обсуждал ту же тему с императрицей Марией Федоровной и великим князем Александром Михайловичем. Мать царя опасалась морского путешествия и предпочитала Англии свою родину – Данию.В ответ на свою депешу о желании царя отправиться в Англию Вильямс получил личное послание Георга Николаю:

...

«События минувшей недели меня глубоко потрясли. Я искренно думаю о тебе. Остаюсь навек твоим верным и преданным другом, каким, ты знаешь, всегда был.»

Вручить эту телеграмму Вильямс не успел – бывший самодержец уже покинул Могилев. Вильяме переслал ее в британское посольство в Петербурге, но и посол Джордж Бьюкенен не смог передать ее адресату, который в это время находился под домашним арестом в Царском селе. По словам Бьюкенена, Милюков сначала согласился, но на следующий день заявил, что, «к сожалению, он не может сдержать своего обещания, так как крайние левые сильно воспротивились мысли, что Государь уедет из России, и правительство боялось, что слова короля будут неправильно истолкованы и послужат поводом для его задержания». Следователю Соколову, который расследовал убийство царской семьи по поручению Колчака, Милюков назвал другую, формальную причину: телеграмма была адресована императору, а Николай императором уже не был.

Милюков впервые заговорил на эту тему с Бьюкененом 8 марта, в день ареста царя. На вопрос посла, правда ли, что государь арестован, министр иностранных дел ответил, что это не совсем так: «Его величество только лишен свободы, превосходный эвфемизм, – и будет перевезен в Царское село под конвоем, назначенным генералом Алексеевым». «Я напомнил ему, – пишет Бьюкенен, – что император является близким родственником и интимным другом короля, прибавив, что я буду рад получить уверенность в том, что будут приняты всяческие меры для его безопасности». На это Милюков ответил, что как только царские дети выздоровеют от кори, семья сможет уехать в Англию. Для посла эта фраза стала, вероятно, полнейшей неожиданностью. Милюков же добавил, что он «был бы очень благодарен, если бы правительство его величества предложило ему приют в Англии и если бы сопровождало это предложение заверением, что государю не будет разрешено покинуть Англию во время войны».

Не все в воспоминаниях Бьюкенена следует принимать за чистую монету. Ему тоже хотелось оправдаться и снять с себя ответственность. Всего вероятнее, мы так и не узнаем, от какой из сторон исходила инициатива переезда в Англию и в какой момент разговоры на эту тему превратились из частных в официальные. В конце коноцов, это вопрос интерпретации. То, что Временное правительство изображает как приглашение британского правительства, британское правительство считает ответом на предложение Временного правительства.

Так или иначе, перспективу переселения царя на Британские острова кабинет Ллойд Джорджа воспринял кисло. Первоначальный ответ Лондона гласил, что британское правительство было бы удовлетворено, если бы царь покинул Россию, однако считает более подходящим для него местом Данию или Швейцарию. Однако Бьюкенен настаивал, ссылаясь на угрозу безопасности Николая: «Я со всей серьезностью полагаю, что мне следует предоставить полномочия без промедления предложить его величеству убежище в Англии и в то же время заверить русское правительство, что он останется там на все время войны».

13 марта Бьюкенен снова встретился с Милюковым. Оказалось, что с Николаем вопрос о переезде еще не обсуждался. Министр жаловался на позицию совета, которую «необходимо предварительно преодолеть». Каким образом Временное правительство собиралось ее преодолевать, Милюков не пояснил. Из воспоминаний Керенского можно понять, что медлительность правительства связана с его неполной дееспособностью: «Во всеобщем хаосе, который царил в первые дни революции, правительство не было еще окончательно хозяином в административной машине: пути железнодорожного сообщения в особенности находились в полном распоряжении всякого рода союзов и советов. Было невозможно перевезти царя в Мурманск, не подвергая его серьезной опасности. В течение переезда он мог попасть в руки „революционных масс“ и оказаться скорее в Петропавловской крепости и, еще хуже, в Кронштадте, чем в Англии. Могло быть еще проще: вспыхнула бы забастовка в момент отъезда, и поезд не отошел бы от станции».