Дик Моррис - Игры политиков

Полная картина военно-морского столкновения американских и северовьетнамских судов, которое и вызвало к жизни эту резолюцию, наверное, до конца так и не прояснится. Ясно, однако же, что президент весьма произвольно истолковал полномочия, которые она дает исполнительной власти. Конгрессмены и сенаторы, проголосовавшие за Тонкинскую резолюцию, считает Конкин, «не отдавали себе полного отчета в сложности самой проблемы Северного Вьетнама, не сумели ясно определить цели, а также подсчитать, хотя бы приблизительно, предстоящие расходы. Но и администрация Джонсона не сделала ни того, ни другого, ни третьего».

Воспользовавшись некоторыми формулировками Тонкинской резолюции, Джонсон начал войну, не обсудив ее всесторонне с конгрессом. Более того, лишь по окончании войны — а длилась она десять лет, — конгресс урезал расходы на нее — расходы, на которые никто фактически не испрашивал разрешения.

Придя к власти, Черчилль немедленно озаботился тем, чтобы включить в состав правительства министров-лейбористов. Сделавшись премьер-министром в мае 1940 года, он сразу же связался с Климентом Эттли. На встречу последний пришел с членом парламента от лейбористской партии Артуром Гринбергом и на просьбу Черчилля войти в состав правительства ответил согласием. Тогда Черчилль предложил ему подготовить список конкретных кандидатур. В сформированном Черчиллем правительстве национального единства Эттли занял пост вице-премьера, а многие из его товарищей по партии заняли видные государственные посты.

Черчилль мог бы потребовать от своих политических противников отступного, следуя примеру Невилла Чемберлена, и близко не подпускавшего его к власти. Равным образом и Рузвельт мог испытывать соблазн утереть нос изоляционистам-республиканцам, не дававшим ему должным образом готовить страну к войне и тем самым ослаблявшим ее. Ведь они едва не провалили рузвельтовский законопроект о наборе в армию. В общем, месть была оправдана. Но ни один из них искушению не поддался.

Совсем напротив, Черчилль с готовностью включил своего непосредственного предшественника в кабинет, отказавшись, по словам историка Мартина Гилберта, «прислушиваться к воплям тех, кто требует немедленного изгнания Чемберлена… Всего лишь год назад он был самым беспощадным его критиком. А теперь твердо противостоял любым призывам скальпировать недавних соперников».

Равным образом и Рузвельт с приближением войны все больше склонялся к межпартийному диалогу. Он решил сформировать новый, объединенный кабинет — кабинет военного времени, что позволило бы ему удалиться от партийных свар, только затрудняющих перевооружение нации. Рузвельт назначил республиканцев Генри Стимсона и Фрэнка Нокса соответственно министрами обороны и военно-морского флота. В этой связи историк Джеффри Хэкер пишет: «Конгресс твердо и единодушно его поддерживал… Война превратила Рузвельта в нечто большее, нежели просто политического брокера или военачальника. Он сделался моральным примером для всей нации».

После Пёрл-Харбора патриотический подъем сразу же заглушил все партийные противоречия. Опрос, проведенный в январе 1942 года, показал, что 84 процента американцев поддерживают политику Рузвельта. Такой же дух, естественно, охватил Америку после 11 сентября 2001 года, и рейтинг Буша поднялся до заоблачных высот, зашкаливая, по некоторым подсчетам, за 90 процентов. Пока он следует благотворному примеру Рузвельта и Черчилля, чуть не ежедневно консультируясь с республиканскими лидерами сената и конгресса Томом Дэшлом и Ричардом Гепхардтом. «Это теперь его лучшие друзья, — сказал мне в октябре 2001 года один функционер-республиканец. — Президент берет их с собой повсюду, и, кажется, часа не проходит, чтобы он не поговорил с кем-нибудь из них».

В трудный для страны момент Бушу, как в свое время Черчиллю и Рузвельту, хватило государственной мудрости понять, что без поддержки конгресса, а также среди демократов ему своих военных планов не осуществить. Решение привлечь оппозицию на свою сторону оказалось чрезвычайно существенным.

Джонсон же, с другой стороны, всячески разжигал межпартийные распри, что только добавило ему врагов в годы войны. Используя все рычаги президентской власти, он нападал, высмеивал и всячески изничтожал критиков войны, называя их антипатриотами и смутно намекая на то, что они продают Америку. В результате такой политики, в основе которой лежит противопоставление «наших» и «не наших», страна раскололась, «голубям» противостояли «ястребы».

«Обычно войны сплачивают нацию, сближают людей, — пишет Дэвид Халберстам, — но на сей раз все вышло по-иному. Вместо того чтобы скрыть или уничтожить естественные трещины в обществе, эта война расширила их, превратив в пропасти».

И все же попытки Джонсона одурачить американский народ, прессу и конгресс бледнеют рядом с попытками одурачить самого себя. В конечном итоге корни провала Линдона Джонсона следует искать в его успехе по части самообмана. Джонсон отказывался выслушивать любые новости, кроме хороших. Сомневающихся, умеющих сказать «нет» скептиков держали от президента на почтительном расстоянии. «Стоило поделиться с Джонсоном сомнениями либо сказать ему, как в действительности обстоят дела, — вспоминает один из его бывших сотрудников, — как доступ к нему становился затруднен. Разумное становилось неразумным, рациональное — абсурдным… Чем громче роптала страна, тем прочнее Джонсон затыкал уши, изолируясь таким образом от действительности. Брешь доверия постепенно превращалась в нечто более грозное — брешь в действительности».

Главный советник Джонсона Макджордж Банди заметил где-то, что за «оговорки полагался пряник». Если бы военные и политические деятели были в 1965 году вполне откровенны друг с другом в том, что касается сроков и стоимости войны, пишет Халберстам, результат ее мог бы быть совершенно иным. Но администрация проводила «сознательную политику отказа иметь дело с реальными цифрами и реальными подсчетами, которые показали бы, что дело идет к полномасштабной войне. Окружение Джонсона работало плохо, но работало оно плохо именно потому, что он так хотел».

По мере того как критики Джонсона становились его врагами, Америку все сильнее раздирали противоречия, — такого не случалось со времен Гражданской войны. Высмеивая противников, скрывая информацию, мороча прессу, Линдон Джонсон возглавлял страну, расколотую на два лагеря — тех, кто готов предаться иллюзиям, и тех, кто к этому не готов.

Черчилль, с другой стороны, судя по его воспоминаниям о днях воздушной войны за Лондон, предпочитал открытый взгляд на действительность. «Всем нам тогда казалось, что Лондон, за вычетом прочных, современных зданий, постепенно превратится в развалины. Я всерьез беспокоился за судьбу его жителей». В бедственные для Франции времена поражения помощник Черчилля генерал Эдмунд Айронсайд записывал в дневник: «Мужество и опыт Уинстона — вне сомнений. Если его припереть к стене, он может отчасти потерять равновесие, но… присутствия духа не теряет ни при каких обстоятельствах». А сменивший Айронсайда генерал Алан Брук отмечает, что нашел Черчилля «исполненным достойного всякого восхищения мужества, с которым он готов нести выпавшее на его долю бремя… Мне кажется, он вполне отдает себе отчет в трудности вставших перед ним задач».