Арнольд Марголин - Украина и политика Антанты. Записки еврея и гражданина

В Спа конференция была занята почти исключительно немецким вопросом. Ференбах и Симонс произвели на всех, особенно на англичан, очень хорошее впечатление. В составе германской делегации был и доктор Мельхиор, известный киевлянам по его пребыванию в Киеве в 1918 году. Мельхиор пользовался неизменными симпатиями всех, с кем встречался, благодаря его такту и выдержке, о которых мне еще в Лондоне говорили некоторые англичане и французы.

Наша коллегия выработала совместно текст обращения к Конференции мира, каковое и было тогда же подано.

Однако никаких непосредственных последствий это обращение не дало.

Помимо этого общего шага, в Спа состоялись свидания Тышкевича с Фошем, Василька с польской делегацией и мои – с представителями английской делегации.

Мне сообщили о решении созвать в Лондоне конференцию в составе представителей большевиков, Польши, Латвии, Литвы и Финляндии, для достижения мира между большевиками и их названными соседями. Как известно, эта конференция не состоялась, но тогда, в Спа, разговоры о ней были гвоздем дня. Я спросил англичан, почему не приглашена Эстония на этот предполагаемый съезд в Лондоне. Мне пояснили, что зовут лишь тех, кто еще не заключил окончательного мира с Советской Россией. Далее, мне сказали, что украинская часть Галиции, ее украинское население, получит право прислать своих делегатов на эту конференцию в Лондон. «Судьба украинской Галиции должна быть решена так, как этого пожелает большинство населения», – торжественно добавляли к этому англичане. Это было продолжением той политики Ллойд Джорджа в отношении Галиции, которой он держался еще летом 1919 года, в Париже, когда он решительнее всех (и более искренно, чем Клемансо в беседе с нами…) протестовал против действий армии Галлера. «Мы рады были возрождению польского народа, – продолжали англичане, – но мы не можем сочувствовать его захватным стремлениям, он должен понять, что ему нельзя ссориться с его соседями, если он хочет создать свое государство». Было ясно, что Англия сочувствовала делу создания Польши как государства лишь в пределах ее этнографических границ.

На мой вопрос, будут ли приглашены в Лондон также и представители «надднепрянского» украинского движения, ответ последовал отрицательный. Мотивы были приведены следующие. Украинская Галиция есть часть австрийского наследства. Конференция мира, в числе своих многочисленных задач, должна также ликвидировать это наследство на основе предоставления каждой народности бывшего Австрийского государства права устроить свою государственную жизнь по своему собственному усмотрению. Наоборот, устроение судеб народов России не входит в задачи конференции . Ошибки вмешательства и помощи Колчаку и Деникину не будут повторены. Англия с живым сочувствием относится к украинскому движению. Но украинский народ должен сам показать себя достаточно сильным и завоевать свое право на самостоятельное существование. До сих же пор он так же терпит большевистский режим, как и великорусский народ.

Английский народ является поклонником индивидуализма, он бы никогда не допустил тех опытов над собою, которые допускает украинский народ. Когда же последний стряхнет с себя иго и отстоит свою свободу – Англия с радостью признает свершившийся факт.

На основании всех этих соображений англичане не находили возможным приглашение на Лондонскую конференцию с большевиками ни представителей правительства, возглавляемого Петлюрой, ни представителей Врангеля. В лице Врангеля и остатков его армии, бывших еще тогда в Крыму, они признавали лишь «полицию для охраны в Крыму беженцев из Советской России».

Все это было слишком ясно. И я спросил моих собеседников, не является ли при таких условиях работа украинской миссии в Англии излишней. На это последовал ответ, что, напротив, эта работа представляется весьма ценной и желательной именно в настоящее время, когда так возрос в Англии интерес к украинскому вопросу.

Итак, рассчитывать на скорую помощь Англии в деле прекращения анархии было нечего. Оставалось свести всю работу миссии к дальнейшему информированию англичан об украинском движении и о положении на месте.

Но последнее, то есть фактическое положение, было всегда известно англичанам лучше, чем нам, ибо в их руках был и телеграф, и постоянные курьеры и т. д., мы же в Лондоне были совершенно отрезаны от Украины. Что же касается истории украинского движения, исторического и юридического обоснования прав украинского народа на самоопределение, этнографических границ Украины и т. д., то среди украинских деятелей были настоящие знатоки и специалисты по этим вопросам, которые могли сообщить английскому правительству и английскому обществу куда более полные и точные сведения, чем я. Вот почему я бесповоротно решил тогда, после этого свидания с англичанами, подать в отставку.

Ничего утешительного не было и в том, что сказал Фош Тышкевичу. Все усилия умного Василько, его здравый практический смысл и умение находить выходы в труднейших положениях не могли на сей раз помочь делу.

Вместе с Яковлевым я встретился в Спа с П. Б. Струве и Н. А. Базили. Незадолго перед тем появилось в газетах интервью Струве, в котором он, в качестве министра иностранных дел в правительстве Врангеля, говорил о федерации народов как «равных с равными», о праве народов на разрешение их судеб в своих отдельных Учредительных собраниях и т. д.

Меня тогда это интервью несказанно обрадовало. «Вот он, общий язык, наконец-то», – думал я. Но оказалось, что интервью, видимо, «устарело»… Тогда, еще так недавно, Петлюра с Пилсудским были на территории Украины. Теперь, когда мы беседовали в Спа, «реальное соотношение сил», на которое Струве загадочно ссылался как на основу своей будущей политики, изменилось… И Струве старался внушить нам, что армия Врангеля является еще очень большой силой…

Каким-то холодом веяло от всех его слов. У меня было впечатление, что и симпатичный, чуткий Базили, с которым я встречался раньше в Париже, словно съежился от этого холода. И мы с Яковлевым ушли с этого свидания весьма разочарованными и содержанием беседы со Струве, и столь поблекшим обликом того, кого давно еще, в юности, представляли себе олицетворением самой свободы и яркого горения за высшие человеческие идеалы.

Почти в то же время (точной даты не помню) – либо немного раньше, либо вскоре после Спа – я встретился с А. И. Гучковым, с которым имел собеседование совместно с X.А. Барановским и профессором Смаль-Стоцким.

Невольно напрашивалось сравнение. Как сильно эволюционировал живой, реально мыслящий Гучков! Он готов был теперь, под давлением требований жизни, признать даже самостийность Украины. «Я не боюсь самостийности, – говорил он, – ибо уверен, что потом украинский народ вступит в федерацию с великорусским». Вообще, Гучков был, кажется, первый русский политический деятель, который заговорил наконец о Великороссии как о таковой.