Елена Иваницкая - Один на один с государственной ложью

«Думаю, что родители не слушали и были в таком же неведении, как и я. Сам- и тамиздат начала читать уже в университете, отпечатанные страницы. Что-то романтическое. Булгакова, Цветаеву. О Новочеркасском расстреле знала, рассказывала бабушка» (Л. И. Интервью 7. Личный архив автора).

«Сам- и тамиздат начала читать в с мая 1980 года, когда стала участвовать в фонде помощи политзаключенным Солженицына. Прочитала всё. Брат и сестра отнеслись к этому так, что я перестала с ними общаться» (О. К. Интервью 8. Личный архив автора).

«Мои родители боялись всего. О прослушивании „вражеских голосов“ в нашем доме не могло быть и речи. Сам- и тамиздат стал читать очень поздно (писать я его начал раньше…). В совершенно взрослом возрасте, уже дочка родилась. В 1987—1988 годы. „Большой террор“ Конквиста. Я его прочитал за одни сутки, это был просто шок, до физической дурноты. То есть я знал, что Сталин с Берией расстреляли лучших большевиков „ленинской гвардии“, но реальный масштаб террора и его жестокость я даже представить себе не мог. С этого момента и начала разматываться в моей голове вполне стандартная ленточка: от „ленинского социализма“ к „демократическому социализму“ и от него к нормальным демократическим убеждениям, в рамках которых „социализм“ сначала не нужен, а затем и смертельно вреден» (М. С. Интервью 9. Личный архив автора).

«Слушали, особенно отец и бабушка. Мама не слушала. Отчим отца у себя дома слушал радио Израиля. Году в 1975 мне купили транзисторный приемник с короткими волнами, я начал слушать запретную рок-музыку, потом и аналитику «Голоса Америки», «Немецкой волны», «Свободы». Мне говорили, чтобы в школе не болтал лишнего. Но такой опасности, как сегодня у моей 80-летней мамы в отношении меня и нынешнего режима не было. Брежневский режим не вызывал у родителей страха, скорее презрение, насмешку. Я чаще слушал по зарубежным голосам и «Остров Крым» и «Чонкина», чем читал. «Доктора Живаго» мне дали ротапринтного на один день в институте. Солженицына папа выдрал из Нового мира страницы с «Иваном Денисовичем» и «Матрениным двором» и переплел на работе, хранил в книжном шкафу в самом низу, закладывал журналами. «ГУЛАГ» прочитал набранный на машинке, только небольшую часть (первый том), полностью прочитал уже в перестройку. Больше слушали. Слушали записи на магнитофонных лентах Галича, Высоцкого, Окуджаву, Ножкина, Аркадия Северного, Беляева.

О Новочеркасске мне рассказывал отец, про ливерные пирожки, про расстрел, про суд, показывал двор суда (угол Серафимовича и Буденновского), куда привозили людей (не уверен, что именно туда).

Что касается опасностей, то, возможно, мне везло. У меня в комнате в общаге КГБ искало записи Галича, нашли десяток бобин с Высоцким, изъяли. А потом вернули через коменданта и сказали спасибо за то, что переписали. А бобина с Галичем хранилась у моей девушки, работавшей секретарем у директора водоканала. Она ее хранила в его кабинете за томами Ленина» (Л. С. Интервью 10. Личный архив автора).

«Зарубежное радио в семье не слушали, отец – правоверный советской офицер. Сама тоже никогда не слушала – я интроверт и внутренний эмигрант, ни в телевизоре, ни в радио никогда не нуждалась, только в книгах, нотах и творчестве. Тамиздат мне не попадался, читала бы, если бы знала, что это такое. Но провинция, насколько я могу судить, вообще далека от подобных вопросов, если туда не попадают столичные люди. В библиотеке родного города я начала читать „толстые“ журналы и потом подписалась на главные. А тамиздата просто не было в моем окружении. Я прожила в Новороссийске до 22 лет, тамиздат не читала, наверное, никогда – началась перестройка и все стали издавать здесь» (А. К. Интервью 11 Личный архив автора).

А мой отец слушал (предполагаю, что ВВС) по секрету от меня и преимущественно в случаях международных кризисов, когда у нас начинали кричать о единодушной поддержке и гневном осуждении. Западный «голос» сразу опознавался по непочтительному именованию «Леонид Брежнев». Однажды, мне было уже лет 13—14, папа заметил, что я навострила уши, но ничего не сказал и словно бы не догадался. Однако больше никогда в моем присутствии формула «Леонид Брежнев» по радио не звучала.

В абсолютном большинстве родители не говорили о внутриполитической ситуации даже с повзрослевшими и понимающими детьми. Однако, судя по свидетельствам моих собеседников и опубликованным воспоминаниям, достаточно распространенной была семейная практика, когда старшие давали подросткам – чаще мальчикам – молчаливое разрешение слушать передачи на коротких волнах. Родители не были собеседниками для юных слушателей, но понимали, разумеется, что дети найдут других собеседников для обсуждения и политических проблем, и рок-музыки (= культурной агрессии ), и запрещенной литературы.

Выразительную зарисовку об этом оставил литературный критик и поэт Александр Агеев: «Диссидентский пар, которого было довольно много у мальчонки, слушавшего лет с тринадцати «Голос Америки», «Немецкую волну», «Радио Швеции» и «Радио Ватикана», Би-Би-Си и прочее, что попадалось на коротких волнах (включая китайское радио на русском языке), спускался «в стол». Впрочем, другое определение мне больше нравилось – подарил мне его тогдашний глава Ивановской писательской организации, поэт-фронтовик, лауреат Государственной премии РСФСР Владимир Семенович Жуков. За что-то он меня любил и мне покровительствовал. Прочитав очередную пачку листочков со стихами, говорил: «Ну, ты это… Понимаешь, что нельзя напечатать? Ты это, писай пока под себя, а там видно будет…“. «Писай под себя» в устах всесоюзно признанного поэта, по должности главного писателя области, – это было занятно. Однажды зашел я к нему в контору в неурочный час: сидит за роскошным столом, доставшимся писательскому особняку от сгинувшего в революционной буре владельца, сидит над скромной чарочкой и говорит: «Вот тут два собрания сочинений сравниваю – Смелякова и Твардовского. Кто крупнее? Твардовский!». Потом поднял на меня выцветшие глаза и сказал: «Ты счастливый. Ты в 1956 году родился, когда Сталина скинули. У тебя страх если вообще есть, то не в жопе, а только в голове. А мы навсегда инвалиды. И вас, резвых, малость придерживать должны»» (Знамя, 2006, №6. https://goo.gl/1u5pUX).

Взаимоотношения семьи с самиздатом и тамиздатом были во многом такими же, как с низовой антисоветчиной анекдотов и частушек. Самая типичная практика: старшеклассники и студенты получают запретные тексты по своим каналам и читают втайне от родителей. Родители или не догадываются (во что поверить трудно, но иногда возможно), или только делают вид, или отстраняются – «ты уже взрослый» – и тем самым молчаливо поощряют. Если родители обнаруживают у детей запрещенные тексты или дети находят такую литературу в домашнем книжном шкафу, то со стороны родителей следуют попытки «придержать резвых»: от спокойного требования соблюдать осторожность до панического скандала.