Елена Иваницкая - Один на один с государственной ложью

В статье «Что такое социалистический реализм» Абрам Терц признавал чары коммунизма: «Современный ум бессилен представить себе что-либо прекраснее и возвышеннее коммунистического идеала. Самое большее, на что он способен, это пустить в ход старые идеалы в виде христианской любви или свободной личности. Но выдвинуть какую-либо цель посвежее он пока не в состоянии. <���…> И разве можем мы сказать, что всеобщее счастье, обещанное в коммунистическом будущем – это плохо?» (Цена метафоры, с. 428).

Очень даже можем. В моем личном случае отрицание не остановилось на идеале коммунизма, а направилось на чары любого идеала, на идеал как таковой. Чем идеал выше и прекраснее, тем он опаснее и разрушительнее, когда становится руководством к деятельности государства. Кстати, коммунистический идеал не самый возвышенный, он лишь на втором месте. На первом сияет Абсолютная Добродетель – величайший идеал в истории человечества. В пятнадцатом веке в Валахии его воплощал в жизнь господарь Влад Дракула, чем и вошел в историю со славой бешеного кровопийцы. «Толико ненавидя во своеи земли зла», повествует древнерусская «Повесть о мутьянском воеводе Дракуле», воевода собрал к себе в столицу со всей своей земли нищих, бездомных, увечных, недужных (потом и Гитлер четко последует его примеру), всех велел запереть и сжечь – «зажещи огнем, и вси ту изгореша». И сказал боярам воевода, борец за идеал: «Никто же да не будет нищь в моеи земли, да не стражутъ никтоже на семъ свете от нищеты или от недуга». Воевода стоял на страже личной добродетели подданных: «И девицам, кои девства не сохранятъ, и вдовам такожъ, овым же кожу содравше со срама ея, и, роженъ железанъ разжегши, вонзаху в срам ея, и тако привязана стояше у столпа нага, дондеже плоть и кости ей распадутся или птицам в снедь будетъ». Искореняя зло и утверждая добро, Дракула не забывал и нормы вежливости: за не снятую вовремя «капу» (шапку) велел «гвоздiем малым железным ко главам прибити капы». Воеводе, как и всякому борцу за идеал, как и советским правителям, досталось плохое население , поэтому его двор всегда окружало «множество бесчисленное людеи на колехъ».

Безумные репрессии – неизбежное следствие прекрасного идеала.

Советское общество, пишет Юрий Левада, «возвело на пьедестал принцип вседозволенности ради высшей цели (а практически – ради сохранения позиций постреволюционной элиты)» (От мнений к пониманию, с. 411). Думаю, что это образцовая ситуация всякой системы, основанной на вождях и высшем идеале. Для вождей – сохранение позиций, для подданных – террор, прямо вытекающий из великого идеала. Если провозглашено счастье людей труда, то всякий отступающий от идеала – враг народа: раз он против счастья, значит – за несчастье и горе. Что делать с тем, кто хочет горя людям труда?

Из великого идеала неизбежно следует и тотальная ложь пропаганды: если высшая истина – это идеал, то с низкой материей фактов считаться незачем. Игнорирование объективности постоянно приводило советских пропагандистов к абсурду: они не слышали, не видели, не понимали, что сами же говорят и пишут.

В моем детстве по телевизору часто крутили короткометражную комедию «Райкины пленники». В дочкином детстве, уже в начале 90-х, я обнаружила в книжке для малышей рассказ Юрия Сотника, послуживший основой для назидательного фильма.

Текст и фильм – пропагандистские: рекламируют материальные условия жизни в Советском Союзе . Действие происходит в познесталинские годы в большой изолированной квартире простой рабочей семьи. Сын-пионер, вернувшись из школы, принял ванну и повязывает красный галстук перед зеркалом. Приходит его друг. Мальчики собираются на занятия краеведческого кружка, который ведет университетский профессор. Дочь-пионерка готовит изобильный обед. Ей как раз надо смолоть кило говядины на котлеты. Идиотический сюжет со странными фрейдовскими комплексами, разворачивается вокруг тугой мясорубки – единственного недостатка в прекрасной жизни. Спеша на заседание, пионеры поступили неправильно – отказались помочь маленькой хозяйке. Тогда сестра отрезала брату, гм, пуговицы с гульфика. Мальчишки попали в плен: штаны единственные, выйти не в чем. Как разрешилась проблема, неинтересно. Интересно другое: почему автор смело сочинил квартиру, ванну и говядину, но спасовал перед вторыми штанами?

Еще сильней ошарашивает очерк «Чужие люди» Аркадия Сахнина. Того самого, который – по легенде – стал одним из авторов брежневской трилогии. Очерк впервые появился в «Известиях», а в книге для детей «Ты будешь коммунистом» (М.: Молодая гвардия, 1962) был напечатан с дополнениями. Сахнин поведал драматическую историю: парализованному фронтовику дали комнату, а родной брат выбросил его с жилплощади. Беспомощного инвалида взяли к себе соседи – «чужие люди». В такую же комнату, где жили впятером: два сына, отец с матерью и дедушка. Из газеты «Известия» вся страна узнала о коммунистической морали простой советской семьи. Читатели горячо поддержали живой пример коммунизма: писали письма, присылали еду, одежду и деньги. Но западный репортер спросил: при чем тут коммунизм? «Это личные качества отдельных людей. А живи эта семья в Соединенных Штатах, разве поступила бы иначе? Или у вас нет эгоистов? Да тот же брат инвалида…» (с. 209). Очеркист объяснил, что брат – нетипичный пережиток. А всеобщая поддержка – типична. Но репортер, «воспитанный капиталистическим обществом» (с. 211), ничего не понял, да еще и спросил: «Что, простой человек в Америке хуже простого советского человека?» (с. 215). Пионерам очеркист сказал прямо: да, хуже! «Отравленный воздух капиталистического мира душит в человеке все благородное» (с. 215). А репортеру привел пример, чтобы до него, наконец, дошло.

Примеру отведена вторая половина текста. Там тоже появляется западный журналист, швед. Он увидел на Невском огромную очередь за молоком. Толпа ругалась: «Дожили! Молока нет!». Подошедший репортер был опознан как иностранец. Очередь застыла, но сразу вспыхнула: «В милицию!». Шведа окружили и потащили. Он не понимал: за что? «За антисоветскую пропаганду!» – объяснили ему» (с. 217). А Сахнин радовался: очередь за молоком превратилась в «единый советский коллектив!» (с. 216).

Что должны были понять дети из этого безумного очерка, неизвестно. Ведь рассказанное пропагандистом означает, что в нашей стране не действуют никакие институты по защите человека. Инвалид беспомощен перед беззаконием. Сердобольные соседи не могут и не пытаются восстановить его права на жилплощадь, они берут несчастного к себе. Ни суд, ни муниципалитет, ни милиция, ни социальные службы, ни объединения взаимопомощи инвалидов, ни те самые «советы», из-за которых режим назывался советским, – ничего не работает или не существует. Бредовая история с иностранцем, которого тащили и не пущали, – это советская мистика на архаической подкладке. Негативные явления – очереди, например, – как бы есть, но как бы и нет. Это фантомы, которые становятся реальностью, то есть антисоветской пропагандой, только если их запечатлеют в печатном слове. А пока все помалкивают и как бы ничего не знают, то явление остается фантомным.