Елена Иваницкая - Один на один с государственной ложью

Я благодарю Марка Солонина, который посоветовал мне обратиться к этому докладу и присоединяюсь к мысли, которую он высказал: «Память о сталинском терроре формируется как память об ужасах и страданиях жертв (уж не затем ли, чтобы запугать нынешнее поколение?), но никак не память о борьбе» (электронное письмо от 15 августа 2015 года. Личный архив автора).

Катарина Бейкер и Юлия Гиппенрейтер в середине девяностых годов начали исследовать влияние сталинских репрессий на жизнь семей, проведя глубинные интервью третьего поколения, то есть внуков репрессированных. «У большинства родителей респондентов детство проходило в обстановке тревоги и страха. Взрослые старались не говорить об аресте и категорически запрещали детям обсуждать случившееся за пределами дома. Атмосфера тайны и страха была перенесена ими в собственные семьи. По свидетельству многих испытуемых, им в детстве говорили про репрессированных бабушку или дедушку, что те просто «умерли», что дедушка «погиб на войне». Большинство внуков узнали правду только подростками, часто много лет спустя после амнистии. В ряде случаев открытие этих тайн произошло много позже, когда внукам было более 30 и даже сорока лет. Если некоторые внуки остро возмущались долгим сокрытием от них правды, то другие, видимо, привыкли быть безразличными к истории семьи. Так, одна испытуемая не только ничего не знала о репрессированном деде, но и не заглянула в справку об амнистии, которую получила ее мать. По словам другой испытуемой: «Копать корни было не принято, вдруг докопаешься до чего-нибудь не того…«» (Катарина Бейкер, Юлия Гиппенрейтер. Влияние сталинских репрессий на жизнь семей в трех поколениях. – В кн.: Обыкновенное зло: исследование насилия в семье. – М.: Эдиториал УРСС, 2003. с. 56—57).

У моей семьи вообще не было истории. У всех бабушек, родных и двоюродных, совсем не было ни детства, ни юности, они так и родились моими бабушками. У мамы тоже не было детства, а из ее юности я, ребенком, слышала лишь несколько рассказов. У папы тоже не было ни детства, ни фронтовой юности, а про его жизнь в послевоенные годы я слышала ровно четыре упоминания. О дедушке-герое Василии Петровиче говорить было можно, но и о нем практически не говорили. Его письма с фронта мне не читали. Мама рассказывала только о том, как пришла похоронка.

Реальное прошлое было закрыто полностью. Тайна, тьма, потеря памяти. В советской пропаганде это называлось единством отцов и детей , наставничеством , передачей коммунистических заветов . Генсек Андропов специально высказался об этом на встрече в ЦК с ветеранами партии: «В нашем обществе нет конфликта между поколениями, между, как иногда говорят, отцами и детьми. Давайте поставим вопрос так: каждый ветеран партии, каждый ветеран труда должен быть наставником молодежи. Товарищи, молодежь – наша смена» (Учительская газета, 16 августа 1983, №98, с. 1). Известный педагог Василий Сухомлинский заявлял: «Молодежь даже невозможное делает возможным, в этом ее сила; вернее, в этом сила коммунистических идей» (В кн: Б. А. Грушин. Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения. Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина в 4-х книгах. Жизнь 1-я. Эпоха Хрущева. – М.: Прогресс-Традиция, 2000 с. 589).

Пропагандисты подпевали: «Единство и преемственность поколений в условиях социализма – характерная черта образа жизни советских людей. Социалистический образ жизни не только создает возможность для единства всех поколений советского народа, но и практически реализует его» (С. Н. Иконникова, В. Т. Лисовский. На пороге гражданской зрелости. Об активной жизненной позиции современного молодого человека. – Л.: Лениздат, 1982, с. 26)

Социолог Борис Дубин отмечает: «Десятилетие за десятилетием в советской России под глянцевой обложкой преемственности воспроизводился, консервировался разрыв поколений. Копились их взаимная глухота и агрессивность» (Борис Дубин. Между всем и ничем. – В кн.: Отцы и дети: Поколенческий анализ современной России. – М.: НЛО, 2008. с. 250).

Беспокоило ли советских идеологов это безнадежное положение – осталось неизвестным.

Зато в наши дни тревога о нарушении поколенческой преемственности высказывается часто – и очень странно. Доктор исторических наук Г. А. Кондратова беспокоится не о чем-нибудь, а о том, что разрыв социокультурной преемственности в семье мешает усвоению детьми принципа подневольности и бесправия. Доктор-профессор так и пишет: «идея личной свободы имеет благоприятную почву для произрастания в сознании детей и внуков», ибо «старшее поколение не может в значительной степени передавать традиционные культурные ценности в советской форме» (В кн.: Институты памяти в меняющемся мире: сборник статей и материалов. – СПб.: б.и, 2013. с. 184). Бесправие, отсутствие личной свободы – это, конечно, беспощадная советская данность , но то, что это культурная ценность, – открытие Кондратовой.

Антрополог А. Ю. Веселова озабочена тем, что «наметившийся культурный разрыв между поколениями может привести к полной утрате единого культурного языка. <���…> До сих пор не пришли к мысли о необходимости снабжать культурологическим комментарием события истории 1917—1980-х годов и составители школьных учебников. В результате школьник может усвоить факты и даже отчасти их толкование, но реальное содержание жизни предыдущего поколения остается ему неведомо. <���…> Но труднее всего для современного школьника охарактеризовать сознание советского человека. Сколько-нибудь внятного ответа на вопрос „Как жили люди при советской власти?“ ребенок не получает ни в повседневной жизни от взрослых, ни в школе от учителей» (А. Ю. Веселова. Советская история глазами старшеклассников. – Отечественные записки, 2004, №5. https://goo.gl/bCy3EC).

Охарактеризовать сознание советского человека и реальное содержание советской жизни до сих пор не способен никто. Чего уж от детей требовать?

Философ Игорь Яковенко совершенно справедливо утверждает: «Крах коммунистического проекта до сих пор не получил осмысления в нашей стране. Не только массовый человек, но и интеллектуальная элита табуируют осознание итогов ХХ века» (И. Г. Яковенко. Познание России: Цивилизационный анализ. – М.: РОССПЭН, 2-е изд., 2012. с. 392).

Борис Грушин, строгий социолог-методолог, становился поэтом в духе Лотреамона, когда описывал эту трагическую ситуацию: «С помощью плотнейшей и всепроницающей системы мифов и лжи фантасмагорический Левиафан, именовавший себя первым в мире государством рабочих и крестьян, сумел скрыть от всего мира, не говоря уже о нем самом, свое подлинное лицо и свое подлинное нутро» (Б. А. Грушин. Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения. Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина в 4-х книгах. Жизнь 1-я. – М.: Прогресс-Традиция, 2001. с. 23).