Елена Иваницкая - Один на один с государственной ложью

Политическая социализация позднесоветских поколений была предельно ненормальной и приводила к социально-политическим патологиям. Самые тяжелые, по моему мнению, остались во многом непреодоленными и привели к той общественно-политической ситуации, которая сложилась сегодня при нашем участии – или неучастии (попустительстве).

Утрата ответственности за действия власти: «от нас ничего не зависит».

Утрата правосознания.

Утрата памяти и преемственности поколений. Разрушение доверия и взаимопонимания между детьми и родителями.

Привычка к институциональному обману. Привычка к существованию среди фикций, а тем самым крайнее обострение вечной человеческой проблемы осознания реальности.

Разорванное сознание.

Неумение объединяться и взаимодействовать для достижения общественно значимых целей.

Утрата понимания, что такое свобода и как действуют свободные люди.

Въевшееся в самосознание чувство вины и постоянные попытки оправдаться, переложив вину на других .

По моему убеждению, советская обработка детей государственной идеологией приносила глубокий вред каждой личности и всему обществу, но власть получала нужный ей результат: покорность, страх, говорение по команде и молчание – капитуляцию перед государством .

Патологическая социализация – « пропаганда лжет, семья молчит » – воспринималась заметной частью общества как неизбежная или даже единственно возможная. На конституционный запрет государственной идеологии публицисты и педагоги откликнулись метафорой – «идейный вакуум».

« Как живется сегодня школьникам и студентам в идейном вакууме?» Уже в новом веке (не помню точно, в каком году) меня, корреспондента педагогической газеты «Первое сентября», приглашали принять участие в телевизионной передаче с таким названием. На пятом, помнится, канале. Приглашение отменили, когда я сказала во время предварительных переговоров, что идейный вакуум существовал при советской власти, а сегодня идейного вакуума нет. Наверное, метафора «ядовитого газа» или «отравленного воздуха» госидеологии была бы точнее.

Как и насколько коммунистическая идеология связывала коммунистическую власть – вопрос загадочный. Как она связывала детей – каждый помнит по себе. Но и сегодня – не только у ангажированных публицистов, но и у серьезных исследователей – существует убеждение, что никак иначе действовать было невозможно – и сейчас невозможно. В областях социальной педагогики и политической психологии эта тенденция отчетливо выражена.

«Содержание даже игровых занятий определялось под тщательным идеологическим контролем официальной идеологии» – совершенно точно пишет Елена Шестопал о предельно ранней идейно-политической обработке детей в детском саду. А потом делает поразительный для меня вывод: «Результатом была позитивная и непротиворечивая картина политического мира, усваиваемая ребенком с детства» (Е. Б. Шестопал. Психологический профиль российской политики 1990-х. Теоретические и прикладные исследования политической психологии. – М.: РОССПЭН, 2000, с. 182).

Проблема, по-моему, состоит в том, что «позитивная» картинка не соответствовала реальности. Поэтому ребенку приходилось усваивать неизбежные «комментарии» к ней: о политике нельзя говорить по своей воле, нельзя думать и спрашивать, о политике нужно (и обязательно) высказываться в определенном месте в определенное время, только по команде воспитателя и только теми словами, которые были заучены прежде. «Непротиворечивая» картинка резко противоречила чувствам тревоги и опасности, которые внушались ребенку родителями и воспитателями в дополнение к ней. Да и сама по себе картинка была вовсе не позитивная: она включала в себя образ осажденной крепости и борьбу за мир , то есть запугивание войной, а также запугивание зверствами врагов и страшной жизнью в капиталистических джунглях .

Методологические подходы политических психологов вызывают у меня недоумение и несогласие.

В рамках изучения феноменов политической психологии Алексей Щербинин ставит вопрос о причинах «ностальгии по советскому» и видит их в том, что уже в детском саду и октябрятской звездочке у детей формировалась благодарная любовь к Родине и Партии , готовность ради них на подвиг и самопожертвование. «На всю жизнь останется ностальгия по этой детской готовности», – заключает профессор (А. И. Щербинин. Матричный характер феномена ностальгии по советскому. – В кн.: Перспективы развития политической психологии: Новые направления. – М.: Издательство МГУ, 2012, с. 325).

В доказательство того, что любовь и готовность отдать жизнь «за родину и партию» реально сформировались у советских детей, исследователь анализирует тексты детских пропагандистских песен. По-моему, судить об успехе пропаганды по декларациям пропагандистов по меньшей мере странно. Лично мне большинство текстов, приведенных в статье, попросту незнакомы. Либо мы их в детском саду не пели, либо они совершенно не отложились в памяти. Твердо помню только куплет из песни «Наш край» – «То березка, то рябина, куст ракиты над рекой…». Помню именно потому, что не понимала его. Вопросов не задавала, а представляла над рекой какие-то колючие предметы кустракиты (по типу – паразиты ). А в романе Александра Мелихова «Нам целый мир чужбина» автобиографический герой воображал, что там прячется кто-то по имени Кустраки : « Кустраки , ты над рекой». Чтобы выяснить, насколько распространенным было непонимание, я расспросила моих корреспондентов и собеседников, а еще и в РГБ сотрудников и читателей. Трое эту песню совсем не помнили. Один человек песню помнил, но «не фиксировал» непонятное место, допуская, что кто-то объяснил его смысл. Трое – с деревенским детством – понимали правильно. Двое догадывались, что речь идет о каком-то растении. Один человек слышал « у стракиты над рекой», воображая что-то вроде сарая. Один был в полном недоумении, потому что соседи носили фамилию Ракита. Но типичный ответ: не понимал (а) и не думал (а) об этом. Иногда с пояснениями: «мелодия приятная, слова значения не имели», «велели заучить, мы и заучили». Один человек со смехом сказал, что понял смысл куплета, услышав мой вопрос, а раньше не задумывался. О непонятном слове не спросил никто.

Каждый помнит, что дети пели пропагандистские песни только на музыкальных занятиях и уроках пения, а по собственному желанию – никогда. Хотя однажды я наблюдала показательную сценку. Моя дочь вечером напевала то, что днем разучивала в садике: «Я хочу все силы родине отдать». Это было в конце восьмидесятых, но песни оставались прежними. Я спросила: «Ты хочешь все силы родине отдать?» – «Нет, – засмеялась Надя, – хочу и себе оставить, мне тоже силы нужны».