Вера Дорофеева - Сто лет восхождения

Но хлипкие кинопостройки должны все же ожить освещенными окнами. Хоть раз, по замыслу режиссера, в их стенах перед объективом кинокамеры разгорится жизнь человеческого очага: со страданиями и радостью, благородством и подлостью, грустью и смехом. «Городу» же на плато с домами добротной кирпичной кладки и избами, срубленными из толстых таежных бревен, не было суждено услышать плач ребенка или ревнивой перебранки супругов.

С наступлением сумерек отдельные окна загорались ярким светом лампочек-переносок. Но это тоже было еще одно свидетельство, подтверждающее неотвратимую, запрограммированную обреченность «города». Там шла установка регистрирующей аппаратуры, хитроумных датчиков, способных донести до людей, которые укроются за десятки километров, все подробности гибели этих стен в атомном смерче.

Лобастые туши новеньких танков и самоходок, даже не освобожденные от заводской смазки, стояли тут же рядом в строго рассчитанном порядке, понятном лишь специалистам по взрывной волне, радиации, температурным режимам. Извилистые щели наспех отрытых ячеек и траншей, окопы полного профиля соседствовали с землянками в несколько непробиваемых накатов, бетонированными блиндажами и бункерами, увенчанными бронированными колпаками. Все это полудугой опоясывало «город», способный выдержать не один жестокий штурм. Но и этим сооружениям тоже не было суждено послужить когда-нибудь укрытием для людей. Лишь клетки с подопытными кроликами соседствовали в них с пулеметами и автоматами, которые никогда не будут вести огонь. Над всем этим сосредоточием боевой техники и разностильных построек, над щелями траншей и амбразурами бетонных дотов возвышалась подобно высоковольтной опоре тридцатиметровая вышка из стальных конструкций. Сюда, к ее подножию, специальный тягач должен был доставить то, что вобрало в себя труд тысяч людей.

За четыре года, которые прошли со времени Потсдамской конференции, многое переменилось. После взрыва в Хиросиме и Нагасаки цена миру стала иной. Мир стал зависеть от ученых, и они вынуждены были принять на себя эту немыслимую ношу.

Ребристые, четко обозначившиеся на влажной земле следы от колес специального тягача, доставившего к вышке первую советскую атомную бомбу, словно подводили черту под целым периодом жизни советских ученых.

Сейчас эти два параллельных рубчатых следа от тягача, впечатанных в напитанную влагой землю, отсекали, переводя в разряд исторических событий, все предшествующее этому дню и часу.

Тягач доставил их детище к подножию стальной башни. Затем его подняли, собрали на площадке, вставили «сердце» — взрывной механизм, подсоединили к кабелю, протянутому к командному бункеру. И Курчатов достал шнур со специальным ключом от бронированной круглой крышки, запиравшей главную кнопку — кнопку взрыва.

Погода все еще оставалась мерзкой, с резкими порывами ветра, с молниями, которые, казалось, нарочно могли ударить по стальной конструкции башни, по уже подготовленной к взрыву бомбе со сложной системой датчиков и приборов, уже включенных, принявших напряжение на всем многокилометровом пространстве полигона. Члены госкомиссии собрались в бункере. Металлический голос в репродукторе бесстрастно и раздельно вел убывающий отсчет времени.

До срока «Ч» оставалось всего несколько минут. Арцимович неотрывно следил за Курчатовым. Неторопливо, размеренно, может быть, слишком неторопливо Игорь Васильевич взял шнур со спецключом. И под равнодушный отсчет времени вставил его в гнездо. Металлического звука, с которым отошла бронированная крышка, почти никто не услышал. Все затопил гулкий, бесстрастный голос, отсчитывающий последнюю минуту. Кнопка взрыва была свободной. Курчатов машинально погладил бороду. Десять... девять... три... одна... ноль! Курчатов нажал главную кнопку полигона.

Через несколько дней специальные летающие лаборатории-самолеты военно-воздушных сил США доставили на свою базу пробы воздуха, взятого на большой высоте. Лабораторный анализ показал: в пробах содержатся осколки ядер плутония. Это значило лишь одно — монополия США на атомное оружие окончилась. Человечество уже было окончательно катапультировано в иную эру своей истории.

Да, они стали победителями. С того момента, когда бесстрастный голос из мощных динамиков заполнил собой все помещения командного пункта и произнес: «Ноль», а Курчатов нажал главную кнопку полигона, их не покидало неизведанное чувство могущества. Смогли! Сделали!

Оплавленная, словно залитая каким-то неведомым составом, каменистая земля в эпицентре взрыва. Обугленный скелет города, до этого напоминавший своей продуманной беспорядочностью площадку гигантской киностудии, сейчас походил на кадр из фильма ужасов. Искореженные, раскиданные, смятые взрывной волной недавно непробиваемые туши танков и самоходок. Рулоны лент со змейчатыми пиками самописцев. Споры по поводу точности их показаний среди специалистов. И почтительное уважение военных к физикам и инженерам — героям сегодняшнего дня, изменившим враз многие представления.

Курчатов не позволил сразу после испытания разъехаться с полигона. Он подождал, пока улягутся страсти. И созвал большое совещание.

Угрожающая тень во сто крат более разрушительной — водородной бомбы уже поднималась за океаном. Ядерная физика, которой они отдали, быть может, лучшие творческие годы, упорно превращалась в орудие политического шантажа. Поэтому требования нашего правительства были вынужденно жесткими.

Присутствуя на совещаниях, слушая выступления Курчатова, его реплики, конкретные указания: кто что должен делать, с кем скооперироваться, чтобы в кратчайший срок решить новую, не менее глобальную задачу, Арцимович думал о том, что перед войной они мыслили только категориями созидания. Теперь же атомное горючее производится на заводах.

Многое переменилось в мире с тех пор. Но вот мысль о мирном использовании энергии атомного ядра так и не оставляет наших физиков. И хотя Курчатов ведет совещание, точно нацеленное на создание водородного оружия, Арцимович-то знает: замыслы Курчатова лежат в иной плоскости. «Мирный атом» — как часто звучит это выражение в тех редких откровенных разговорах, когда им, старым физтеховцам, удается сойтись вместе. И Арцимович на такие идеи, как первая атомная электростанция, реагирует в своем стиле: «А все-таки — это уже не «чистая физика». Но кто знает, где сегодня, при сложившемся положении дел, может быть столь ими любимая «чистая физика».