Вера Дорофеева - Сто лет восхождения

В Казани они работали по оборонной тематике, но при этом конкретно решали чисто физическую проблему. И вот здесь, на полигоне, Арцимович воочию увидел, во что трансформировался их поиск. Неуклюжая установка превратилась в компактный прибор ночного видения. Да и проблема, которую решал он теперь в лаборатории номер два, только на первом этапе была «чистой физикой». Затем она превратилась в солидную отрасль промышленности с крупными предприятиями, мощным управленческим аппаратом, жестким государственным планом.

Курчатов, с его размахом, с его талантом организатора, поднялся на новую ступень деятельности, сочетая в себе незаурядного исследователя и государственного деятеля. И многое ему теперь видится по-другому. Может, поэтому, проводя первое совещание здесь, на полигоне, намечая круг новых конкретных задач, Курчатов так настойчиво говорит о более широком привлечение к работе над их проблемами физиков нового поколения, которые в войну или сразу после, в сорок пятом, заполнили университетские аудитории. У молодых уже иной взгляд на «чистую физику», иное отношение к этому понятию.

Каждый подлинный ученый, занимаясь созданием сверхоружия, мечтает об ином предмете исследований. Настоящей творческой мысли свойствен дух созидания, а не разрушения.

Как рождаются идеи? Мы любим повторять слова Пастера, что «случай помогает подготовленному уму». И как правило, так и происходит. И это логично. Когда постоянно думаешь об одном и том же, в какой-то момент «количество переходит в качество», и это почему-то принято называть случаем. Но, помимо логики, существуют еще и ассоциации. Принято считать, что они — привилегия литераторов и художников. Но в жизни бывает всякое...

Рядовой Олег Лаврентьев первый раз нес караульную службу на Сахалине. И когда шаги разводящего затихли в чуткой тишине глубокой ночи, ему сначала стало не по себе.

В полумраке едва различались раскинувшиеся вокруг сопки. Было холодно. Тропинка, выбитая в высокой траве сапогами караульных. И одиночество, лизнувшее сердце непривычной тревогой.

Вселенная нависла над ним своим глубинным мерцающим сводом. И этой ночной порой зрелой холодной осени в глубокой тишине разгорался не виданный им никогда звездопад. Да, природа на Сахалине преподнесла ему сюрприз. Для одного этого стоило заступить на неуютный, отдаленный от остальных точек пост.

За длинные, однообразные месяцы армейской службы это было первый раз, когда Олег Лаврентьев один на один остался со своими мыслями. Заведенный раз и навсегда распорядок гарнизонного бытия был четким и нерушимым, словно строй на плацу, где новобранцы принимали присягу.

Побудка и физзарядка. Завтрак и зубрежка устава. Занятия по строевой и изучение скорострельного карабина. Наряды на кухню и чистка оружия.

Даже два часа перед отбоем, которые именовались в распорядке дня как «личное время», и те с непривычки съедались разными непредусмотренными мелочами: написать письма домой, подшить свежий подворотничок, бегло просмотреть газеты и журналы.

На раздумья, воспоминания не оставалось и минуты времени.

И вот этот отдаленный пост у склада. Было зябко и сыро. Легкий ветер, срывавшийся с сопки, проказливо шуршал ломкой высокой травой, уже увядшей в холодные сахалинские ночи. И это едва слышимое шуршание только усиливало тоскливое чувство, охватившее Лаврентьева.

Подошвами кирзачей Лаврентьев нащупал утрамбованную извилистую тропинку. Он ступил на нее, поднял воротник шинели. Мелкий ельник, вскарабкавшийся на склон сопочки, быстро кончился. Тропинка круто свернула влево.

Солоновато-влажный ветер резко ударил в лицо, пробрался под шинель, заполнил легкие. Лаврентьев чуть не захлебнулся этим пронзительным воздухом с океана. Сразу стало холодно. Он попробовал натянуть пилотку поплотнее, запрокинул голову и увидел звездопад.

...Педагоги считали его вдумчивым юношей, а товарищи по классу — не от мира сего. Он был далек от нехитрых интересов юнцов послевоенной поры. Его не привлекали танцульки под патефон в чьей-нибудь квартире, пока родители не вернулись с работы. Он не ходил на каток — самое удобное место, где можно было познакомиться с девчонкой из соседней школы. Олег не стал заниматься в кружке бальных танцев и упорно игнорировал вечера в своей и соседней женской школе. Он был далек от всех этих «страстей школьного значения». Олег не занимался, как многие тогда, радиолюбительством. Не мастерил самодельные приемники и радиолы. Мир теорий, догадок и гипотез владел его мыслями.

С того дня, как планета узнала о Хиросиме, атомная физика стала для Олега Лаврентьева стержнем всех его интересов. Он с головой погрузился в специальную литературу. Продираясь сквозь сжатые недоступные формулы, составлявшие в иной статье добрую половину, он пытался постичь суть той или иной проблемы.

В своих поисках он возвращался на десятилетия назад, читая довоенные журналы, и жадно следил за всем, что появлялось в этих журналах сегодня.

Еще неясная догадка уже зародилась в его голове. И он мечтал, как через год-два, когда все отстоится, примет облик четких немногословных формул, он обнародует свое удивительное открытие.

Но повестка из военкомата притормозила эти планы.

У Лаврентьева было немало времени на размышления, пока эшелон из теплушек с разномастно одетыми новобранцами шел на восток. Впервые он ощутил, как огромна его Родина. Горные хребты сменяли неоглядные степи, прорезанные мощными полноводными реками. И бесконечная тайга подступала вплотную к распахнутым дверям вагона.

Потом трюм парохода, упрямо преодолевающего заштормившее море, пробивающегося на остров Сахалин. Все прошлое отсечено, закрыто на замок, отложено до другого времени.

И вот отдаленный пост, поразительный звездопад, разбудивший все, что Олег Лаврентьев приказал себе забыть на три солдатских года.

Звезды неслись вниз и перечеркивали уже не такой черный, набухавший рассветом небосклон. Олег упорно шагал по извилистой неровной тропе, запрокинув голову вверх. Исхлестанные мокрой травой полы шинели тяжело били по голенищам сапог. Карабин упрямо давил на плечо сквозь толстое шинельное сукно. Но Лаврентьев двигался, не замечая ничего. Что-то неведомое случилось с его памятью и сознанием. Мозг работал ясно, четко, складывая из разрозненных фактов, предположений, домыслов четкую картину найденного им решения.

Затем он сдал пост и усталый пришел в караульное помещение. Первым желанием Лаврентьева было тут же пойти поспать. Но он все же нашел в себе силы, чтобы раздобыть бумагу и карандаш, так как понимал, что за потоком обыденных забот все забудется, сотрется, исчезнет.