Вера Дорофеева - Сто лет восхождения

«Ну, а если это не термояд? — спрашивали скептики.— Искали в одном месте, а нашли в другом. Да, нейтроны есть, но есть и неясности. Много неясностей».

И тотчас же следовал оптимистичный аргумент из истории, столь любимой их руководителем. Колумб тоже не собирался открывать Америку. Его целью была Индия. Но ведь открыл-то он Америку.

Арцимович обладал тонкой интуицией физика-экспериментатора. Но имел ли он право полностью отдаться во власть только профессиональной интуиции? Сбросить со счетов добытые молодыми физиками данные?

Велико было желание Арцимовича поддаться почти всеобщей восторженности. Тем более что этот оптимизм, подкрепленный на первый взгляд очевидными результатами, открывал ошеломляющую перспективу. И дело не только в конечной цели — в термоядерном реакторе. До него еще, по-видимому, очень далеко. Но успех даст не только славу. Прежде всего успеху сопутствуют большие ассигнования. Появятся иные технические возможности, когда на твои идеи начнут работать целые отрасли промышленности. А это, в свою очередь, позволит материально закрепить удачу.

Но Лев Андреевич любил говорить: «Экспериментатор ошибается один раз. Потом ему просто перестают верить».

Арцимович внимательно изучал результаты. Да, нейтроны, безусловно, есть, но что-то не нравится ему.

Арцимович прикрывает глаза. Пальцы машинально легким щелчком сбивают пепел с дымящейся папиросы. И эта краткая пауза слегка притупляет энтузиазм сотрудников, с которым они докладывают о неожиданных результатах. Пауза длится долго. Даже слишком долго. Затем резкий поворот не головы, а всего тела, вместе со стулом. Пронзительный взгляд на сотрудника и быстрый вопрос:

— Не с катодов ли идут нейтроны?

— Уже проверяли, Лев Андреевич, нейтроны идут из центра плазмы.

Первая атака отбита. Это хорошо. Хотя так ли уж хорошо? Значит, это первое его сомнение лежит на поверхности. Нет, дело не в случайности полученных результатов. В сущности, в судьбе любого значительного открытия случай часто играет не последнюю роль. Но сколько раз и незначительное, ошибочное с восторгом принималось за то единственное, к чему стремились, задумывая эксперимент.

— Ну, хорошо...— Арцимович весь подобрался, словно готовился к стремительному прыжку.— А как нейтронный выход зависит от плотности плазмы?

Но и этот вопрос принимается спокойно. Все предусмотрели, все проверили, и поэтому отвечают уверенно:

— Находится в хорошем соответствии с расчетным.

— А что говорят теоретики? — Лев Андреевич задает этот вопрос потому, что уже исчерпал доводы в пользу своих необъяснимых, но крепнущих сомнений.

— Теоретики на все реагируют просто: «А мы что вам говорили!»

— Да, серьезный довод,— в голосе Арцимовича звучит откровенная насмешка.

— Еще они говорят,— голос сотрудника тверд, насмешливого тона он не замечает,— довольно заниматься бесплодными проверками. Стоит серьезно покрутить вопрос о термоядерном реакторе на базе сильноточных систем.

Ну вот, некоторым уже все ясно. Раньше самый незначительный результат выверялся, перепроверялся месяцами. Или время стало иным, стремительным. И за год они действительно достигли того, на что раньше ушло бы, пожалуй, несколько лет. Но напряженный темп в экспериментальных исследованиях не обусловливает непременной поспешности в выводах. Правда, сотрудники ждут от него именно этого. Но что-то необъяснимое пока удерживает его. Интуиция? Сейчас, увы, это слово не в чести. Кое-кто поспешил приклеить к нему безоговорочный ярлык «идеализм». И некоторые коллеги напрочь изъяли такое понятие, как «интуиция», из обращения. «Предвидение» — значительнее, весомее. Но именно интуиция подсказывает ему, что с выводами не стоит спешить. А вот мысль, подкрепляющая эти сомнения, теперь уже выкристаллизовалась.

Арцимович еще некоторое время молчит, а потом говорит:

— Рано упиваться успехом. Давайте-ка лучше проверим зависимость нейтронного выхода от разрядного тока.

Проходит еще несколько недель. И в кабинете Арцимовича повторяется та же сцена. Только теперь в тоне сотрудников нет первоначального оптимизма. Предположение Арцимовича проверено, и, увы, руководитель отдела оказался прав. Нейтроны могут возникать и при слишком малых токах. И вполне вероятно, что они — не результат нагрева плазмы, а продукт каких-то иных, непонятных пока факторов.

Теперь есть предмет для разговора. Есть смысл самому провести серию контрольных экспериментов, чтобы окончательно дать ответ, что же это: случайность, побочный эффект непознанного процесса или столь упорно предсказываемый теоретиками термояд.

Арцимович изложил суть уже продуманного им в деталях контрольного эксперимента.

— Давайте разберемся в простом. Если нейтроны — результат термоядерного синтеза, то распределение их в пространстве должно быть изотропным (то есть равномерным. — В. В. Д.).

Так началась подготовка к контрольному эксперименту, в котором Арцимович сам решил принять участие.

Эксперимент, задуманный Арцимовичем, длится уже несколько часов. Командует Андрианов, так же как и Осовец, давний товарищ Явлинского по ХЭМЗу. Лукьянов меряет. Осовец считает. Арцимович наблюдает, подсказывает, что-то быстро пишет на папиросной коробке.

Шестой час длится контрольный эксперимент. Который уж раз они включают рубильник, мощный импульс устремляется в установку. В разрядной камере вспыхивает микросолнце на сотые доли секунды, на мгновение, которое в своей краткости недоступно пониманию непосвященного человека: Отрывистая автоматная дробь нейтронного счетчика. Всплеск на экране осциллографа. И тишина. Нет, короткая передышка.

В начале дня ими владели разные чувства. Досада на Арцимовича, который, вопреки мнениям весьма уважаемых физиков, все же не верит, что это термояд. Злость на забарахливший вдруг прибор, который все предыдущие дни работал, как бог, а тут засбоил. Раздражение, что вот придется провести целую серию испытаний, а за окном благодатный летний день.

Но все это ушло, растворилось после первого часа. Работа захватила их, спаяв в целостный не коллектив — организм. В нем соединилось все: и скрупулезность Лукьянова, и неторопливая раздумчивость Андрианова, и противоречивая, вопреки мнению руководителя отдела, уверенность Осовца, и здоровый скептицизм Арцимовича. Все сомкнулось ради одного — выяснить, добыть, вылущить наконец-то зерно истины. И, вызывая к жизни мощную, пока непонятую ими стихию, исследователи оказывались сами словно замкнутыми неведомым им полем единства мыслей, чувств, устремлений.

Слова им не нужны. Достаточно жеста, взгляда.

Когда-то на фронте, отлеживаясь после одной из отчаянных атак, Осовец думал, что напряжение скоротечного боя — это высшее и самое изнурительное напряжение. Как он был неправ. Смертельное — да! Но не самое изнурительное. Сейчас, здесь, в этом замкнутом пространстве лаборатории, начиненном установкой, измерительной аппаратурой и батарейными емкостями, напряжение духовных и физических сил достигло действительно высочайшей степени. Все мысли и чувства вычерпаны до донышка. И это же напряжение уничтожило полностью все симпатии и антипатии, которые до этого незаметно скапливались в душе любого из них каждый день, каждый час, когда им приходилось общаться друг с другом.