Коллектив авторов - Что мы думаем о машинах, которые думают [Ведущие мировые ученые об искусственном интеллекте]

Фрэнсис Крик назвал «удивительной гипотезой» то, что сознание, также известное как мышление, является эмерджентным свойством материи. По мере развития нейронаук, не встречающего каких-либо преград, и воспроизведения компьютерами все большего числа действий, которые мы называем разумом у людей, эта гипотеза выглядит все более непреложной. Если так, то любой интеллект — искусственный. Естественный интеллект от искусственного отличается не тем, что́ он есть на самом деле, а только тем, как он создан.

Безусловно, что короткое слово «только» несет здесь довольно большую нагрузку. Мозг используют высокопараллельную архитектуру и задействует множество «шумных» аналоговых блоков (то eсть нейронов), активизируемых одновременно, в то время как большинство компьютеров использует фоннеймановскую архитектуру с последовательной работой намного более быстрых цифровых блоков. Эти различия, однако, размываются, причем с обеих сторон. Архитектура нейронных сетей основана на кремнии, а мозг взаимодействует с внешними цифровыми органами все более эффективно. Я уже чувствую, что мой ноутбук — это часть меня самого, например, он является хранилищем и визуальной, и повествовательной памяти, сенсорным порталом во внешний мир и значительной частью моей математико-пищеварительной системы.

Искусственный интеллект появился не в результате вторжения пришельцев. Это артефакт конкретной человеческой культуры, и он отражает ее ценности.

Яркое утверждение Дэвида Юма: «Разум есть и должен быть только рабом страстей» — записано в 1738 году, задолго до того, как что-то похожее на современный искусственный интеллект появилось на горизонте. Имелись в виду, конечно, человеческий разум и человеческие страсти (причем Юм использовал слово «страсти» в очень широком смысле, в значении, близком к «нерациональным мотивациям»). Но логический/философский вывод Юма остается в силе и для искусственного интеллекта. Проще говоря, стимулы, а не абстрактная логика, определяют поведение.

Вот почему искусственный интеллект, который меня больше всего тревожит, воплощен в автономных сущностях военного назначения: искусственных солдатах, разнообразных беспилотных аппаратах и тому подобных системах. Ценности, которые мы можем пожелать привить таким сущностям, — боеготовность и эффективное уничтожение живой силы противника. Но эти положительные ценности, если что-то пойдет немного не так, способны превратиться в одержимость и агрессивность. Не проявив надлежащей сдержанности и здравомыслия, исследователи могут вдруг обнаружить, что помогли создать армию сильных, умных, злобных параноиков.

В отличие от ситуации с ядерным оружием, тут нет никаких ясных и понятных «красных линий». Со стимулами, которые движут сильным искусственным интеллектом, может произойти множество разных неправильных вещей, и такая угроза кажется мне наиболее реальной не в последнюю очередь потому, что военные обладают огромными ресурсами, много вкладывают в исследования в области ИИ и считают, что обязаны состязаться друг с другом (иначе говоря, они оценивают потенциальные угрозы и повышают боеготовность).

Как избежать этой опасности, не отказываясь от всех благ, которые сулит нам искусственный интеллект? Я думаю, что важнее всего — прозрачность и открытое обсуждение. «Википедия» и сообщества программистов, работающие над приложениями с открытым исходным кодом, — это впечатляющие примеры открытости в совместной работе для достижения общей цели. Их успех демонстрирует, что очень сложные проекты могут прекрасно работать в открытой среде, где множество людей внимательно следят за тем, что именно происходит с проектом, и поддерживают единые стандарты. Если бы специалисты в области искусственного интеллекта приняли на себя коллективное обязательство воздерживаться от секретных исследований, это стало бы важным шагом для развития отрасли.

Что я думаю о машинах, которые думают? Ну, это зависит от того, о чем и насколько хорошо они думают. В течение многих десятилетий я был помощником Дага Энгельбарта, который считал, что компьютеры — это машины, призванные дополнить человеческий интеллект. Электроусилитель разума, если угодно. Он посвятил всю свою жизнь осуществлению этой мечты, но она постоянно ускользала от него, потому что технологии всегда были слишком несовершенными, слишком неразвитыми, слишком негибкими.

Они до сих пор остаются такими, несмотря на закон Мура и все прочее. Улучшения есть, но происходят они очень медленно. Поисковые системы, например, в определенных ситуациях стали вполне годным средством протезирования памяти для некоторых из нас. Но они все еще довольно глупые. Так что я очень жду того момента, когда я смогу сказать своему компьютеру: «Эй, как ты думаешь: не является ли идея Роберта Нозика о развитии государства крайним случаем действия сетевых эффектов?» — и получить ответ, который будет хотя бы приблизительно так же хорош, как ответ обычного аспиранта.

Но до этого, увы, еще далеко. Прямо сейчас мне довольно сложно убедить программу, преобразующую то, что я диктую, в текст, и когда я говорю «Бруно Латур», то имею в виду вовсе не «баран ли тур?». Но, по крайней мере, приложение «Персональный помощник» в моем смартфоне знает, что когда я прошу показать прогноз погоды, то мне нужен прогноз для британского Кембриджа, а не для одноименного города в Массачусетсе.

Но приложение «Персональный помощник» на самом деле довольно убого. Вот что мне и вправду хотелось бы получить, так это машину, которая будет функционировать подобно настоящему личному помощнику, что-то, что позволит мне работать эффективнее. Иначе говоря, машину, которая может думать самостоятельно. Как узнать, когда технологии будут достаточно развитыми для этого? Очень просто: когда мой личный помощник, обладающий искусственным разумом, сможет придумать нормальную отговорку, позволяющую не делать того, чего мне делать не хочется.