Знание-сила, 1997 № 05 (839)

А ведь надо передавать не только научную, но и так называемую служебную информацию — данные о состоянии бортовых систем, о срабатывании тех или иных механизмов и так далее. Это абсолютно необходимо, если исследования Венеры потом будут продолжены. Не дай Бог, что-то откажет — как понять причину аварии и не допустить ее на следующих аппаратах, не имея служебной информации?

Дальше. Ученым, к примеру, необходимо измерять какой-то атмосферный параметр через каждые пятьсот метров высоты. А скорость спуска зависит от площади купола парашюта, а выбор этой самой площади зависит опять-таки от параметров атмосферы: чем она плотнее, тем меньше скорость, тем, значит, меньшая площадь парашюта потребна. Замкнутый круг. Если принять, что атмосфера плотная и мощная, нужно снабдить С А парашютом малой площади, а если она окажется тощенькой, что тогда? В этом случае СА на повышенных скоростях проскочит всю атмосферу, врежется в поверхность и разобьется. В таком варианте при ограниченной пропускной способности радиолинии на парашютном участке будет получена весьма скудная информация. Не ради же этого гнать дорогостоящие аппараты к Венере!

Поэтому вожделения ученых (чем больше измерений, тем лучше) приходилось соразмерять с техническими возможностями, которыми располагают проектанты. А у тех не менее железная логика: чем мощнее корпус и теплозащита СА, чем больше служебной информации, тем лучше.

В общем, требовался компромисс, некое оптимальное решение, которое приходилось принимать в условиях дефицита достоверной информации, дефицита располагаемой массы, дефицита бортовой энергетики и пропускной способности радиоканала. Вот такого рода вопросы, в трогательном единении с проектантами ОКБ имени Лавочкина и с постоянной оглядкой на МНТС по КИ, приходилось решать мне и моим коллегам из института.

Однако худо-бедно компромисс по венерианским аппаратам в конце концов был изыскан. Вместо максимального (по официальным исходным данным) внешнего давления 10 атмосфер С А был рассчитан на 14, при этом на случай приводнения на поверхность планеты он мог плавать, а чтобы обезопасить передающую антенну от воздействия, возможно, агрессивной жидкости с поверхности Венеры, антенна была снабжена специальным устройством, замок которого при попадании в воду (или иную жидкость) растворялся, после чего антенна выпрыгивала вверх на несколько сантиметров. В качестве замка использовался самый обыкновенный кусок сахара.

Ну И еще одна деталь: для удовлетворения требований отечественных и мировых экзобиологов, в том числе и с подачи нашего МНТС по КИ, спускаемый аппарат был стерилизован.

Конечно, в процессе подготовки пусков аппаратов «В-67» между представителями разных коллективов всякое бывало, однако не могу не отметить, что именно в те годы мы все-таки больше были объединены общей идеей довести «В-67» до необходимой кондиции, чем разъединены «честью мундира». От этой работы у меня остались самые светлые воспоминания.

Но вот московский период отработки подошел к концу, и два летных объекта и целая куча так называемых технологических машин «В-67» вывезены на космодром. Туда же поехали ракеты-носители, предназначенные для выведения этих космических станций на околоземную орбиту. Вместе с техникой прибыло великое множество специалистов с предприятий, выпускающих эту самую технику, наиболее компетентных и ответственных специалистов. Позднее на космодром прибыла Государственная комиссия по летно-космическим испытаниям «В-67», а с ней вместе и я как причастный к общеидеологическим вопросам данного объекта и широко разбирающийся во всем (но не отвечающий ни за что, поскольку за каждый конкретный узел отвечали разработчики этого узла).

Председателем Госкомиссии был удивительно колоритный человек, недавно назначенный первым заместителем директора нашего института, генерал-лейтенант Мрыкин Александр Григорьевич. Это был великий организатор, обладающий гигантской пробивной способностью и обширными связями в верхах. В тонкостях науки и техники он не очень-то разбирался, да ему это и не надо было. Вокруг него были спецы по всем направлениям, и не дай Бог, чтобы кто-то из них не мог ответить на заданный Мрыкиным вопрос! Тут же следовал жесточайший разнос, который в космических кругах именовался «втык в один мрык» (один мрык — это минимальная мера втыка). Как правило, мрыкинекая деятельность давала положительные результаты, но все, кто попадал в сферу его интересов, боялись председателя Госкомиссии как огня.

Интересно, что жесткий со всякого рода начальниками (разумеется, имеются в виду не генеральские начальники), Мрыкин в обращении с рядовыми сотрудниками бывал порою исключительно отзывчивым, внимательным к их нуждам, и уж если брался что-то пробить для подчиненного, то столь же упрямо сметал все препятствия, как если бы выполнял указания министра обороны. За это его уважали. Но анекдотических историй в наших кругах о Мрыкине ходило великое множество — не меньше, чем о Василии Ивановиче.

В качестве секретаря Госкомиссии Мрыкин привлек еще одного сотрудника нашего института — Валерия Алавердова (Алавердов сейчас — первый заместитель генерального директора Российского космического агентства Юрия Коптева). Как-то само собой получилось, что я стал помогать Алавердову и попался на глаза Мрыкину.

На космодроме — типичная для начала июня жарища, пылища, а тут еще и какая-то желудочная сильнейшая эпидемия. Понаехали медики и стали всем поголовно делать прививки, от которых большинство валялось по казармам и гостиницам с высокой температурой и гадким самочувствием. Надо было готовить объекты к пуску, а персонал оказался недееспособным. Так что у всех командированных, включая членов Госкомиссии, самой главной заботой было избежание контактов с эскулапами — как в знаменитом мультфильме про бегемота, который боялся прививок.

Запуск обеих «Венер» проводился со знаменитой второй площадки — в просторечии «двойки». Знаменита она была тем, что именно отсюда в 1961 году стартовал Юрий Гагарин, а еще раньше, в 1957, был запущен первый искусственный спутник Земли. Особым изяществом «двойка» не отличалась: стандартные казармы, гостиницы (простая — барак и офицерская — тоже, в сущности, барак); цеха — монтажно-испытательный комплекс (МИК), где к старту готовили ракеты-носители класса так называемых семерок, и монтажно-испытательный комплекс космических объектов (МИККО). в котором шла подготовка космических аппаратов. Ну и конечно, сама стартовая позиция (МИК и МИККО — техническая позиция). А вокруг — полупустыня, почему- то до самого горизонта заваленная металлоломом. На горизонте — циклопические сооружения: там фирма Бармина в сотрудничестве с фирмой королёвского преемника Мишина возводила старт и техническую позицию для «царь-ракеты» Н-1, предназначенной для высадки советских космонавтов на Луну. А пока стройка века не завершена, кое-какие элементы «царь-ракеты» хранились на технической позиции «двойки». Я, конечно, зашел, полюбовался. Впечатление такое, будто в палеонтологический музей попал, внутрь скелета бронтозавра. Ан нет, над моей головой всего-навсего — половина головного обтекания от Н-1, разрезанного вдоль продольной оси. Шпангоуты — точь-в- точь ребра доисторического чудовища. Как же все это сможет летать?