Знание-сила 1997 № 01 (835)

Е. Г. Киселева не ходит в церковь, но молится любимому православному святому Ннколаю-угоднику: «Всигда молюся Николай угоднику святому и прошу прощения хотя у Церкву и не хожу». Новые обычаи, казалось бы, противоречащие старым, органически объединяются: «На Кладбище.., как обычно выступала женщина из похоронного Бюро, читала панахиду сичас такой обычай, без Батюшки хоронят, значит панахиду читает специальный человек нанимают».

Е. Г. Киселева искусно пользуется двусмысленным свойством пословиц, дающих противоположные рецепты по одному и тому же поводу. Она использует наличный язык морали, дабы объяснить практические действия, которые, если посмотреть на них с точки зрения логики формальной, подчиняются совершенно иным принципам. Она воплощает своего рода «ученое незнание» как тип практического знания, не опирающегося на знание собственных принципов, и легко производит неточный, но систематический отбор всего, пригодного для данного случая, что содействует гладкому ходу повседневной жизни.

•Литература и живопись семидесятых — восьмидесятых открыли безумие в обыденном. Насколько прочна пленка, отделяющая одно от другого ?

Как свидетельствуют записки, переехав в город, Е. Г. Киселева где робко, а где с поражающей «естественностью» начинает следовать новым правилам игры, в которой для обозначения не только новых, но и старых, известных практик применяются новые слова.

Вот случай, когда к обстоятельствам новой городской советской жизни применяют старые, унаследованные от жизни крестьянской способы социального существования. Местному начальству, которое знают в лицо, не доверяют: близкая власть, естественно, несправедлива. Справедливости ищут у власти далекой, представленной, например, В. Терешковой или Л. И. Брежневым. «Далекие» — где-то в центре, а по отношению к «ближнему кругу» — на периферии. Жизнь новая, события новые, но письмо, написанное бабушкой от имени внуков, относится к старому речевому жанру крестьянской челобитной:

«Я писала Терешковой Валентине Владимеровне, помогите пожалуйста нашему горю. вот такого содержания письмо, милая женщина наша защитница мира женщин и Дитей дорогой наш человек от горя и беды я послала вам 11/XI1979 письмо а вот нам прислали из горисполкома свое ришения выселять, судить, из квартиры как я вам уже писала это пишу я на имя Анны Ф что у миня монетой рибенок родился 1979 г. 5 сентября. Мы не приписаны в этой квартиры Крупская 9 кв б наша бабушка а моя сестра умерла 17/X 1979 г. и мы осталися в этой квартире, мы за бабушкой ухаживали за больной и похоронили за свой щет а похороны обошлися немало Я не работаю в декрете посколько у меня маленький рибенок, работала Токарем муж работает Сварщиком Донецкий ЦЭМ цех поизготовлению обсадных труб, нам по 20 лет нам негде жить, с припиской очень трудно и мы хотим что-бы нас приписали в эту квартиру Крупская 9 кв. 6, и не беспокояли судом и Милицией мы оба комсомольцы в трудное время в стране мы всегда будим в переди. Стоим на очереди на квартиру Зтий имеется отношения из производства в Горисполкоме, помогите пожалуста.

Киселева Анна Федоровна

Киселев Юрий Викторович».

На основании множества подобных писем журналисты легко делают вывод о природном иждивенчестве «совка». Надо прочитать рукопись Е. Г. Киселевой, чтобы понять, что никогда она иждивенцем не была. К властям обращаются, как к Господу Богу, но рассчитывают больше на себя самих. Такие письма — одна из жизненных игр. С одной стороны, в тело встроен старый крестьянский обычай жаловаться «наверх», с другой — сама власть предлагает игру под названием «связь с массами». И почему же не поиграть, ведь главный практический принцип - все пригодится, а вдруг...

Послав письмо Терешковой, Е. Г. Киселева читает молитву; «Молю бога что-бы Юра из своей симей остался в этой квартире, господи помоги нам грешным, и читаю отченаш». И письмо наверх, и Отче- наш выступают в одной функции; взывание к высшей инстанции.

Мы видим, как используется на практике общий риторический языковой код советского общества, представленный официальным языком. Попытка наивная и неуклюжая, но именно она позволяет ощутить прагматику этого кода.

Еще один пример. Е. Г. Киселева обращается к жестокосердому начальнику: «Какой вы несознательной, вы партейный а он комсомолец если чуть в стране стрясётся вы-же вместе, в переди сражатся пойдете, в него пришло сознание спросил, а где он что непришол сам а бабушка за ниво пришла, я говорю он наработе какая разница. ну я еже тут поняла, еслиб Юра был в это время тут мне кажится он-бе взял трубку и позвонил до Писъменого (фамилия начальника,— Авт.) нач Ж.К.К». Отчего к начальнику «вернулось сознание»? Пожалел Е. Г. Киселеву? Услышал знакомые слова к встрепенулся, как полковая лошадь? А может, цитируя официальный язык, Е. Г. Киселева не только указывает на объективность высказывания, но и обозначает факт родства между ними? В любом случае наша героиня безошибочно использует слова, смысла которых не понимает, над которым даже и не задумывается.

Записки фиксируют ступени овладения новыми для бывшего деревенского человека средствами деятельности и коммуникации, через которые Модерн (Современность) входит в мир повседневности. Е. Г. Киселева на поезде впервые поехала в 1947 году. Тогда же впервые воспользовалась телефоном. К концу жизни телефон — атрибут ее повседневности. Сравнение «раньше» и «теперь» постоянно.

Новая мирная городская жизнь по сравнению с деревенским детством и войной кажется чудом, осуществлением давней мечты. Интересная для нас деталь; ей кажется, мать предвидела телевидение.

«Мои родители говорили. Вот будит так что у Москвы будит делится, а мы будим видить ой мама что ты говорит неправду в 1927—28 году. Мама ты невсвоем уме мы говорим дети, а она говорит да да так говорят, и я вам говорю, а сичас вспоминаю маму права мама была, по Телевизору всё видим и по радиво слышим, как усе справедливо, как мы ушли далико от старого и пришли к Новому живем как господа, купаемся в Ваннах за ниимением угля и дров в 5и—Етажках кушаем что хотим, одеваемся хорошо, как живем хорошо еслиб воскресла моя мама посмотрелаб, все так и есть как она говорила но только не пришлося ей до жить погибла у Войну».

Действительно, телевидение для людей — не только средство массовой информации. В сообществе, к которому принадлежала Е. Г. Киселева, человек почти никогда не бывает один. Уединенность воспринимается как страдание; ценность жизни частной здесь еще не возникла. Следующий отрывок о Телевизоре позволяет ощутить, какие именно функции может выполнять телевидение в условиях перехода от традиционной к современной городской культуре: «...у комнате нету пиково одна как волк... что делать? Одиночество страшное дело, а тут еще погода туман дощъ, сыро непойти куданибутъ, ш в комнате сидеть, да спасибо человеку который выдумал Телевизор, радиво. Я включила радиво этого мало, я включила и Телевизор говорить на всю комнату кричит и там и там как бутто-бы, у меня в комнате много людей да еще по Телевиденю передавали концерт песни и танци хоровые я стала подливать, ох лехка лехка коробушка «коробейники» и мне стало весело на душе какую знаю песню подтягиваю одиночество это гроб с музыкой, а тем более - зимнее время». Телевизор как бы переносит ее на деревенские поснделгки ее молодости. Бессонные ночи наедине с тетрадочкой для Е. Г. Киселевой — первые опыты одиночества, которое приносит удовольствие, смешанное со страданием: «Я пишу потому, что свободно льется из моей души эта рукопис о моей жизни».