Знание-сила, 2008 № 08 (974)

Однако совместимы ли грандиозные планы выстраивания экономики знаний, которые можно только приветствовать, с образовательной базой тех, на чьи плечи ляжет их реализация? Способствует ли «бутылочное горлышко» ЕГЭ, через которое должен пролезть каждый школьник, развитию его инновационного мышления? Какой пример свободы выбора получает он, заканчивая школу, если ему предлагается безальтернативная форма аттестации? Почему, пытаясь «поставить на ноги» наш средний класс, ему «развязывают руки», разгружая от необоснованных проверок, а школы и вузы лишают самоорганизации, предлагая им «единственный и неповторимый» вариант их взаимодействия? Каков моральный урок заложенной в концепцию ЕГЭ посылки «подозреваются все», когда ученика на финише школы отлучают от заведомо корыстного учителя, а абитуриента изолируют от общения с несомненным взяточником — вузовским преподавателем? Кого еще можно ввести в заблуждение победными реляциями о достижениях единого экзамена, если практически повсеместно его насаждение уже буднично воспринимается как передел коррупционного поля, и устойчиво циркулируют слухи о введении неких понижающих коэффициентов при проверке экзаменационных работ в центральных регионах в пользу улучшения статистики на периферии?

Уверен ли Андрей Фурсенко, на совести которого утверждения об объективности оглашаемых министерством результатов ЕГЭ, что предполагаемое «закручивание гаек», то бишь оценок, при поголовном введении единого экзамена в следующем году поможет укрепить интеллектуальный потенциал нации?

Возвратятся ли домой из-за рубежа наши соотечественники-специалисты, если они получили возможность работать там благодаря фундаментальной подготовке, полученной на родине, а их детей здесь ждет «концептуально порочное детище» реформаторов от просвещения? Можно ли считать гражданским общество, в котором группа доктринеров под шумок популистских лозунгов руками одного министерства загоняет в сомнительную как минимум схему многообразие образовательных подходов? Не позорно ли, когда ведущий программы «Что делать?» Виталий Третьяков, оберегая запуганных бесконечными новациями ректоров, объясняет их отсутствие при обсуждении их же профессиональных проблем угрозой «бюрократических и финансовых репрессий»? И т.д. и т.п.

Кто ответит на вопросы этого своеобразного теста, составленного по разрозненным выступлениям в СМИ?

«Благодаря тщательному контролю, налаженному нами, плотина станет одним из чудес цивилизации», — клялся руководитель строительства крупнейшей в мире китайской электростанции «Три ущелья» (см. «Знание — сила», 07/2006), отвечая на критику ученых, указывающих на опасности ее возведения. Неужели нужно было дожидаться Сычуаньского землетрясения, чтобы изменить отношение к предупреждениям специалистов?

Чего мы ждем, сохраняя идеологический прессинг ЕГЭ, если негативные последствия его добровольнопринудительного внедрения выпирают из всех щелей, как просачивается вода сквозь трещины рушащейся плотины? Почему власть спокойно признает огрехи, например, административной или пенсионной реформ и планирует или уже смело вносит в них коррективы, но так заботливо охраняет «священную корову» образовательной реформы, вольно или невольно придавая ей характер непререкаемости и необратимости? Что, закон о ЕГЭ — закон всемирного тяготения? Его невозможно отменить или хотя бы пересмотреть?

Поразительно, но на том самом Госсовете именно Андрей Фурсенко не скупился на критику нормативно-правовой базы, препятствующей развитию инноваций, и призывал менять законодательство и систему управления. Как это сочетается со «шлагбаумом» ЕГЭ, который министр никак не решается даже приподнять, здравомыслящему человеку понять невозможно. Тайна сия велика есть...

Как-то Дмитрий Зимин, руководитель Фонда «Династия», заметил, что интеллигенция нужна, чтобы помочь власти обнаруживать и исправлять ошибки. В свое время, и мы об этом не раз писали, И.Курчатов помог «верхам» разобраться, что важнее: идеологический разгром физики или атомная бомба? Кто бы сейчас смог внятно сформулировать дилемму: «Идеологическая поддержка ЕГЭ или образовательная безопасность нации»?

.Заканчивался очередной, предпоследний перед «контрольным выстрелом по отечественному образованию», учебный год. По одному из каналов ТВ ректор МГУ делился надеждами на то, что в обществе произойдет перелом в отношении к роли и месту знаний в нашей жизни, по другому Председатель Совета Федерации приводил примеры банкротства единого госэкзамена, по третьему — министр образования рассказывал, как будет совершенствоваться ЕГЭ.

В статье использованы материалы российской и зарубежной центральной и региональной прессы, ТВ и Интернета, а также высказывания В.С. Черномырдина в качестве подзаголовков.

«Главная тема» следующего номера журнала продолжит обсуждение проблем образования.

История маникюра (от латинского manus — рука, и curo — забочусь) началась в Древнем Египте. Археологи обнаружили целую гробницу хранителей ногтей фараона, жившего за 2400 лет до новой эры. А самый древний маникюрный набор был отлит из чистого золота и датируется 3200 годом до новой эры. Украшение ногтей в древнем мире не имело половых различий — их красили как женщины, так и мужчины. Римские воины перед ответственными боями покрывали кончики пальцев краской, и маникюр становился частью их обмундирования.

Длина и цвет ногтей могли указать, к какому сословию принадлежит человек: яркие тона и внушительная длина заявляли о благородном происхождении владельца, а короткие, окрашенные в пастельные тона ногти — о том, что перед вами человек, к знати отношения не имеющий.

Маникюрный набор вошел в обиход в 1830 году благодаря придворному врачу французского короля Луи Филиппа. Удаляя заусенец на пальце монарха, доктор придумал набор для ухода за руками, и вскоре пудра, замшевая пилочка, мазь для рук и апельсиновая палочка стали популярны и за пределами дворца.