Знание-сила, 2008 № 05 (971)

На общественно-институциональном уровне этому соответствует этикет, церемониал, униформа. «Испорченность» здесь может проявляться в разного рода отчуждении, «удвоение личности».

(4) Проходим через стресс.

И четвертый — иллинкс (по-древнегречески — головокружение): тип игр, связанный с интенсивным, форсированным изменением состояния сознания — качели, карусели, гигантские шаги, горные лыжи, альпинизм. Как выражается молодежь — «гоним адреналин». Страх и транс, головокружительная смесь, лежащая в основе всякого удовольствия — здесь продуцируется в самом чистом виде. «Вырожденные» формы иллинкса — алкоголизм и наркотики. В самом деле, если «головокружение» достигается без излишних усилий, почему бы этого не сделать?

Кроме того, Кайуа выделяет пайдиа — спонтанную манифестацию (чаще всего ребенком) потребности играть: куча мала, бумажный змей... и людус — тип игры, где борются не с соперником, а с предметом или препятствием: жонглирование, бильбоке и т.п.

Неоднороден и внутренний строй игры — она состоит из разных уровней.

Первый — нормативно-технический. Он состоит из правил, то есть системы предписаний и запретов, определяющих течение любой игры. В футболе можно играть ногами и нельзя — руками всем, кроме вратаря в пределах штрафной площадки. В картах нельзя подсматривать за картами партнера и можно брать прикуп. В театре нельзя сгонять зрителей с кресел, а зрителям нельзя прерывать действие даже в том случае, если актеры разыгрывают его в зрительном зале.

Второй — нормативно-сценарный: он приблизительно описывает развитие событий в некоем идеальном варианте. Так, тренер перед игрой дает установку: кто в защите, кто в нападении, кто кого страхует в защите и тому подобное.

Третий уровень — спонтанно-ситуационный. Он связан с непредсказуемой частью процесса, которую невозможно предварить специальной установкой — если этого не будет, такую игру никто не придет смотреть, и играть в нее никому будет не интересно.

И четвертый — функциональноролевой, касающийся позиций каждого из участников игры. Здесь разделяются функции, амплуа, роли: определяется, кто будет героем-любовником, полузащитником, инженю, вратарем, судьей и так далее.

В современной культуре невозможно представить себе просто игру — без зрителей. Наблюдатель — болельщик, телезритель... — так или иначе отождествляется с играющим и обогащается частью его переживаний. Разделение игрового действа на участников и зрителей особенно важно в структуре современной культуры, основанной на зрелищах. Многие игры, если смотреть на них с позиции зрителя, попадают в разряд мимикрии.

Мы — созерцатели игры — наблюдаем за «агоном», когда смотрим, например, футбол, пополняя армию болельщиков, таскаясь за любимой командой из города в город, сидя на трибунах и повторяя про себя движения футбольных кумиров. Видим игру «алеа», глядя в казино, как другие ставят деньги на рулетку или блэкджек, смотря по телевизору розыгрыши лотерей и лото. Сопереживаем играм вида «мимикрия», когда смотрим кино, ходим в театры, читаем романы и примериваем на себя обстоятельства и перипетии художественного творения. Многие это делают в поиске «жизненности», то есть проверяют творение на «верность природе и правде жизни». И наконец, следим за экстремальными видами спорта («иллинксными») по телевизору.

Аттрактив-анализ, или аттрактивистика — это новый гуманитарный научный подход, разрабатываемый, в частности, автором этих правдивых строк. Аттрактивистика занимается проблемой привлекательности текстов и прочих культурных феноменов. Чем же привлекательна игра с точки зрения этого подхода?

Во-первых, непосредственным гедонизмом.

Еще психоанализ противопоставил принцип реальности принципу удовольствия. Конечно, любая игра связана с минимально отложенным наслаждением. То особое настроение, особая реальность, о котором нам толкуют и Хейзинга, и Кайуа, на самом деле не что иное, как гедонистическое переживание. Оно — ключевое, фундаментальное, без него игра как специфический род деятельности теряет свой смысл.

Во-вторых, трансом: всякое игровое действие построено на разных способах получения удовольствия. Они связаны с тем, что в психологии называется измененными состояниями сознания (ИСС), то есть с состояниями, гедонистическими по своей сущности.

Особое настроение игры связано и с тем, что разные эмоции — страх, радость, огорчение, тревога, надежда — переплетаются в одном клубке. Без этого клубка эмоций мы не получали бы от игры никакого удовольствия.

В-третьих, с тем, что игра противостоит Супер-эго.

Знаменитый концепт Зигмунда Фрейда обозначает систему внутренних запретов и, конечно, привлекать никого не может. Супер-эго, как часть личности, «заставляет» человека трудиться, мешает наслаждаться, а многое, например, инцест, вообще сурово воспрещает.

Противостояние «внутреннему полицейскому» — дело естественное и понятное. В пространстве игры множество запретов снимается, отменяется, разрешается многое из того, что «нельзя». Мы бешено носимся в подвижных играх, забывая, что «хорошо себя вести» — значит не бегать, «сидеть тихо», быть чинными и т.п. Мы открыто выражаем свою агрессию нашему противнику (агон). Мы азартно ставим на кон огромные суммы, что в другой ситуации вообще немыслимо (алеа). Мы все что угодно делаем на сцене, в карнавале, в книге, выпуская на свет наши самые необузданные желания (мимикрия). Ну и, наконец, отвязываемся по полной программе на каруселях и гигантских шагах (иллинкс).

В-четвертых, многие виды игры рождают ощущение всесилия, подобное которому особенно остро переживается человеком в раннем детстве. Стадия инфантильного всемогущества описана выдающимся венгерским психоаналитиком Шандором Ференци. На какой-то стадии развития ребенок понимает, что может управлять миром посредством своего голоса. По его крику ему протягивают грудь, меняют мокрое белье, берут на руки, меняют игрушку и т.д. Переход от детского всемогущества к реальному восприятию своих ограниченных возможностей — дело длительное и болезненное. Отчасти такая адаптация происходит через восприятие сказочных образов волшебных предметов, таких, как сапоги-скороходы, скатерть-самобранка, ковер-самолет. Речь идет о предметах, связанных с одной очевидной закономерностью: при минимальных затратах — максимальный эффект.