Знание-сила, 2008 № 05 (971)

Тогда Берия воззвал к самому вождю и покровителю Капицы. Этот момент случайно засвидетельствовал Начальник тыла Красной Армии А.В.Хрулев, который был в кабинете у Сталина, когда туда вошел Берия, стал жаловаться, что Капица мешает работать, и потребовал санкции на его арест. Вождю Берия был дороже, и он принял соломоново решение: «Я его тебе сниму, но ты его не трогай...» И 17 августа 1946 года постановлением Совета Министров Капицу сняли со всех постов и выселили из дома на территории ИФП. Семь лет, до смерти Сталина и ареста Берии, Капица жил на подмосковной даче, занимаясь физикой в сарае (переименованном в Избу физических проблем).

Тем самым Ландау лишился мощного покровителя. На его счастье, к тому времени у него уже появился другой. В декабре 1945-го Курчатов вновь обратился к руководству относительно Ландау, указав, что работы проекта продвигались бы «значительно успешнее, если бы в них принимал участие.крупнейший физик-теоретик нашей страны». На этот — третий — раз, по правилу народных сказок, подкрепленному рекомендацией Нильса Бора, спецруководство наконец приняло это предложение и 11 февраля 1946 года поручило «группе физиков-теоретиков под общим руководством проф. Ландау Л.Д. подготовить все материалы для количественного расчета испытаний образцов промышленной продукции». Фактически спецработа Ландау началась лишь в конце года, после назначения нового директора ИФП А.П.Александрова (уже занятого в Спецпроекте). К этому моменту 38-летний Ландау уже стал академиком или, торжественно, действительным членом Академии наук СССР.

Выборы проходили в ноябре. И хотя в пределах советских границ выборы в Академию были самыми свободными, объем этой свободы вряд ли давал Ландау основания для морального удовлетворения. Он знал, что, согласно марксизму, свобода — это осознанная необходимость, а, согласно сталинизму, именно власть должна помочь людям осознать все необходимости. Механизм осознания при выборах в Академию состоял в том, что воля партии заранее, перед тайным голосованием, доводилась до партийных академиков, которым надлежало позаботиться, чтобы партийные рекомендации не были тайной для академиков беспартийных. Да, в 1943 году, при избрании Курчатова, академики не сразу прислушались к воле партии, но с тех пор партия научилась на своих ошибках, и выборы 1946 года это ясно показали. В 1946 году компетентные органы не утвердили избрание в академики члена-корреспондента Тамма. В анкете у него, конечно, можно было найти компромат, но главное, его избрание было не нужно для дела — Тамм еще не был привлечен к оборонным работам. Вместо него избрали Леонтовича, несмотря на его официальный письменный самоотвод с просьбой «принять меры, которые гарантировали бы меня от избрания в действительные члены АН . имеются уже два кандидата физика- теоретика, которые на мой взгляд являются несомненно достойными избрания в действительные члены АН — это профессора И.Е.Тамм и Л.Д.Ландау. Поэтому, не желая конкурировать с этими кандидатами, я и считаю нужным свою кандидатуру снять».

Мало ли что считает нужным Леонтович?! Партия считала иначе — Леонтович занимался оборонной темой радиолокации. И пусть занимается. А его антисоветские настроения? «Будытэ слэдыт, нэ будыт врэдыт», как сказал Берия одному из своих бдительных помощников.

Познавшие партийную необходимость академики оставили Леонтовича в списке кандидатов, выбрали его большинством голосов (13:2) и свободно-демократически забаллотировали Тамма (4:11).

Более послушными академики стали, вероятно, после августовского необъясненного крушения академика Капицы и погромного постановления ЦК «по литературе», публично растоптавшего поэзию Анны Ахматовой и прозу Михаила Зощенко. После этого академики могли усомниться в тайности своего голосования. Должное надо отдать четырем непослушным, проголосовавшим за Тамма. Одним из них вполне мог быть Капица.

Стоит подчеркнуть, что в академических выборах партийное одобрение добавлялось к реальной научной репутации. Не так уж много было случаев, когда Партия своею собственной рукой «избирала» в академию человека безо всяких научных заслуг; для такого нужна была серьезная деловая причина, а не просто чье-то дешевое тщеславие. Когда Терлецкий связывал «культ Ландау» с «культом личности Сталина», он фактически, объяснял, почему его самого не избрали в Академию. Но при этом он почему-то не сказал об отзыве, который на его докторскую диссертацию написал Ландау и в котором можно было прочитать:

«Большинство мыслей, высказываемых автором, ошибочны и свидетельствуют лишь о непонимании им дискутируемых им тонких вопросов. Однако, как верные, так и неверные утверждения Я.П.Терлецкого совершенно лишены какой-либо оригинальности и даже не могут служить предметом для опубликования их в каком либо научном журнале. Все это выглядит примерно таким образом, как если бы студент третьего или четвертого курса захотел высказать свое представление о статистической механике. Мне представляется крайне странным, что такая диссертация вообще могла защищаться».

Не вникая в тонкие вопросы, видно, что рецензент совершенно не думает, стоит ли за диссертантом весь могущественный аппарат компетентных органов или одно лишь честолюбие данного спецфизика. И нетрудно понять, что источник пылких чувств этого спецфизика к «культу Ландау» сформировался уже в 1946 году.

А к концу 1946 года послевоенные надежды растаяли в сгущающемся воздухе того периода советской истории, о котором можно сказать словами классика: «Бывали хуже времена, но не было подлей». Конец 30-х годов был, несомненно, хуже по количеству загубленных жизней, но последние сталинские годы были особенно подлыми для российской культуры и науки. Искоренение наплевизма и безыдейности в литературе, суды чести в науке, погром биологии и триумф Лысенко, борьба с низкопоклонниками и космополитами, с физическим идеализмом и немарксистским языкознанием, и ...вплоть до «дела врачей», которое Сталину не удалось довести до конца, — через все это Ландау предстояло пройти вместе со всей страной, но со своим врожденным свободолюбием.

В нашем распоряжении имеется коллекция высказываний Ландау о советской жизни, собранная КГБ. Самое раннее относится к 1947 году:

«У нас наука окончательно проституирована и в большей степени, чем за границей. Там все-таки есть какая- то свобода ученых. Подлость — преимущество не только ученых, но и критиков, литературоведов, корреспондентов газет и журналов, это проститутки и ничтожества. Им платят, и они поэтому делают, что прикажут свыше».

Нет оснований думать, что к себе Ландау это суровое суждение не относил. Но как человек, марксистки образованный, он знал, что в проституцию идут не из любви к этой профессии (тогда это называется иначе), а потому что вынуждают социальные обстоятельства, в данном случае — одно большое обстоятельство, рабовладельческий социализм. Другие могли пудрить себе мозги разными красивыми словами, но Ландау, скорее, вспоминал любимое им изречение Ленина о рабах, которые оправдывают и приукрашивают свое рабство. Он не приукрашивал. И в январе 1953 года так и сказал: