Знание-сила, 2008 № 05 (971)

Мои попытки показать наличие корреляции между талантом ученого и его нравственностью сведутся к пересказу (с небольшой отсебятиной) мыслей нескольких умных людей, вычитанных в основном, хотя и не только, в книгах В.П. Эфроимсона («Педагогическая генетика», «Родословная альтруизма»; библиотека журнала «Экология и жизнь», 2003 г.), Е.Л. Фейнберга («Эпоха и личность»; Москва, Физматлит, 2003 г.), сборнике воспоминаний о М.Л. Левине. (Михаил Львович Левин. Нижний Новгород, 1998); «Капица, Тамм, Семенов в очерках и письмах». (Вагриус, Москва,1998). (Кстати говоря, до чего же интересны, блестящи эти книги, в особенности три первые. Прочтите, кто не читал. Горячо рекомендую. А воспоминания о М.Л. Левине я перечитываю уже не в первый раз с каким-то щемящим чувством: ведь я же неоднократно раскланивался с М.Л. в 60-х — 70-х годах прошлого уже века в коридорах Радиотехнического института (теперь — имени А.Л. Минца), не сознавая тогда по молодости лет масштаба этой личности.)

Начнем с определений морали и нравственности. Давайте согласимся, может быть, с некоторыми оговорками, с определениями Александра Никонова из его книги «Апгрейд обезьяны» (издательство НЦ ЭНАС, Москва, 2005).

«Мораль — это сумма установившихся в обществе неписаных нормативов поведения, сборник социальных предрассудков. Мораль ближе к слову «приличия». Нравственность определить уже сложнее. Она ближе к такому понятию биологии, как эмпатия; к такому понятию религии, как всепрощение; к такому понятию социальной жизни, как конформизм; к такому понятию психологии, как неконфликтность. Проще говоря, если человек внутренне сочувствует, сопереживает другому человеку и в связи с этим старается не делать другому того, чего не хотел бы себе, если человек внутренне неагрессивен, мудр и потому понимающ — можно сказать, что это нравственный человек».

Главное различие между моралью и нравственностью в том, что мораль всегда предполагает внешний оценивающий объект: социальная мораль — общество, толпу, соседей; религиозная мораль — Бога. А нравственность — это внутренний самоконтроль. Нравственный человек более глубок и сложен, чем моральный. Так же, как автоматически работающий агрегат сложнее ручной машинки, которую приводит в действие чужая воля.

Обратите внимание на связь нравственности со способностью сочувствия, сопереживания другому человеку. Нравственность и альтруизм — близкие родственники.

А дальше я отсылаю к упомянутым книгам В.П. Эфроимсона, в которых показано, что эти и многие другие огромные, хотя и противоречивые потенции к совершению добра, имеют свои основания не только и не столько в воспитании, а в наследственной природе человека. Они образованы действием особых биологических факторов, игравших существенную роль в механизмах естественного отбора, в процессе эволюции наших предков.

Ведь никто не станет оспаривать, что готовность матери (иногда и отца) рисковать жизнью, защищая детеныша, вызвана не воспитанием, а заложена в природе матери и отца. Уже у стадных животных (а стадность вызвана задачей защиты детенышей, длительными сроками их беспомощности и взросления) этот тип альтруизма распространяется за пределы семьи, охватывает стаю, стадо. Отсутствие чувства взаимопомощи у членов этого сообщества, абсолютное доминирование индивидуального эгоизма и инстинкта индивидуального самосохранения обрекает такое сообщество на быстрое вымирание.

Теперь о науке. Одной из особенностей человека и человечества является любопытство и жажда знаний, обрекавшая немалое число особенно одержимых этой жаждой людей на жертвы и лишения. Эту жажду можно счесть противоестественной, тем более что овладение знаниями часто не помогало, а скорее, мешало их владельцам выжить и тем более оставить побольше потомства. Те, кто имел мужество идти дальше уже общепризнанного или смело думал о недозволенном, гибли во все века.

Потомство великих ученых, мыслителей, поэтов, провидцев обычно малочисленно. «Из пророка, познавшего женщину, семьдесят семь дней не говорит Бог», — гласит древнее изречение. Индивидуальный отбор, вероятно, во все века действовал против чрезмерно любознательных, против стремившихся к познанию.

Ученый, сверстник Галилея,

Был Галилея не глупее.

Он знал, что вертится Земля,

Но у него была семья.

Евтушенко. Карьера. 1957 г.

Однако попробуем сопоставить судьбу стада, орды, полулюдей, целиком лишенных духа познания, с судьбой такой группы, в которой хоть изредка появлялись его носители, почти всегда погибавшие бесцельно или бесследно, но нет-нет да оставлявшие орде, полустаду-полуплемени какую- либо из тысячи находок — будь то уменье добыть огонь, насадка камня на палку, «изобретение» щита, уменье плыть на бревне, — хоть немного повышавших шансы группы на выживание и размножение. «Большинство людей готовы безмерно трудиться, лишь бы избавиться от необходимости немножко подумать», — сказал Эдисон. Этот афоризм вряд ли будет справедлив вечно. Но он, вероятно, точно описывает ситуацию, существующую не одну тысячу лет. Тем нужнее эти немногие думающие для племени. Групповой отбор, видимо, не был столь интенсивным и сильным, чтобы сделать жажду знаний всеобщей и неукротимой, как, например, половое чувство, абсолютно необходимое для продолжения рода, но он все же шел. Именно жажда познания нового, истинного, скрытого заставила работать в науке сотни тысяч людей до того, как этот труд стал хорошо оплачиваться. Жажда знания и понимания обуревала людей всегда. Если она уводила в жречество, монашество, знахарство, шаманство, алхимию, талмудизм, каббалистику, сектантство, то она не создавала непосредственных материальных благ. Но даже эти искатели истины в религии, обреченные тем самым на научное бесплодие, нередко цементировали племена и народы этическими нормативами, ослаблявшими внутриплеменную борьбу, а своим жертвенным примером возбуждали добрые чувства, гаснущие в суете.

Между прочим, каждый из нас еще с начальной школы знает, что если не жажда знаний, то, по крайней мере, способность к обучению и изменениям, то есть способность быть отличником или троечником, заложены в школьнике генетически, мало изменятся поркой и временем. И еще помнится мне, что одноклассники, увлеченные, к примеру, математикой, и в плане нравственности отличались от хулиганистых послевоенных двоечников.

Впрочем, эти отличия приводили подчас к очень неожиданным различиям в дальнейшей судьбе этих ребят.

Сказанное дает основание предположить, что нравственность, альтруизм, жажда знаний имеют общую генетическую природу, иногда работающую против сильного инстинкта самосохранения, индивидуальной выгоды и эгоизма, но способствующие устойчивости популяции. Так же естественно предположение, что все эти прекрасные человеческие качества коррелированны.