Знание-сила, 2008 № 02 (968)

Алкоголь всегда размывал границы. Исследователи считают: не было вообще «ни одной ранней культуры, которая не использовала бы в своем арсенале наркотические и психоделические средства, дающие прорыв в иную реальность». Это они были «одним из основных методов погружения в транс» и в раннем Китае, и в Угарите и Палестине начала железного века. «Шаманы и медиумы, — пишет специалист по древнекитайской истории, — приносили из «той» реальности опыт соприкосновения с запредельным, неясные образы, фантастические цвета бытия, невероятные ощущения. Они говорили об абсолютно ином бытии, находящемся рядом, буквально на расстоянии глотка опьяняющего средства». Но для адекватной передачи потустороннего опыта в человеческом языке просто не было средств, и стали разрабатываться — шлифуясь столетиями — «способы введения человека в это состояние за счет иных средств, например долгих постов и лишения себя белковой пищи, молитв, концентрации внимания на конкретных образах божеств, что встречается в любой религиозной традиции. Однако все это уже — характерные черты значительно более позднего этапа развития цивилизации». А вначале был алкоголь.

В старом Китае с приема вина начинался любой ритуал: настраивалась восприимчивость. Вино сопровождало каждый акт традиционной жизни: рождение, свадьба, похороны... Память об этом хранит ранний облик многих иероглифов, на первый взгляд с алкоголем не связанных: так, «понятие «сопровождать», «вступать в брак», «совпадать» раньше обозначало «готовить вино» и зарисовывалось в виде человека, стоящего на коленях и размешивающего что-то в высоком сосуде»[* Маслов А. Китай: Укрощение драконов. Духовные поиски и сакральный экстаз. - М.: Алемейя, 2003. - С. 222 — 224.].

Уже в древности вино вошло в состав многих религий, используясь для возлияний божествам. В Египте вина входили в перечень вещей, необходимых важным персонам в загробной жизни, а высаживание виноградной лозы было религиозной обязанностью. «Я заложил для тебя виноградники, — писал, обращаясь к Амону-Ра, фараон Рамсес III, — в южном оазисе и северном оазисе, богатые и обильно плодоносящие...»; сообщал, что представил в дар богу 59 588 кувшинов вина[** Филипс Р. История вина. - М.: Эксмо, 2004. - С. 47.].

Я уж не говорю об особой связи между вином и религией в античном мире, о культе Диониса-Бахуса: бога виноградарства, растительности и плодоносящих сил земли; об экстатических шествиях-вакханалиях, участники (в основном участницы) которых сокрушали все на своем пути, охваченные — не без помощи алкоголя — священным безумием.

Опасность прорывов язычества в открывавшиеся вином щели: важная роль его и связанных с ним ритуальных оргий в языческих культах — и стала, видимо, главной причиной запрета спиртного в исламе (но и там, в видении рая, Мохаммед упоминает «реки усладительного вина»). Христианство же, безусловно осуждая пьянство, смогло, напротив, не только адаптировать вино, но и сделать одним из своих центральных символов — кровью Господней[*** Кстати и первым чудом, которое совершил Христос, стало превращение воды в вино в Кане Галилейской.]; а отцы церкви называли состояние духовного блаженства не как-нибудь, а «трезвым опьянением».

Можно, конечно, после этого говорить о том, что культура — с исчезновением трансцендентных перспектив — выродилась, употребление алкоголя стало просто пьянкой. Можно, но торопиться с этим не стоит.

Любопытно, что даже при исчерпании всех своих метафизических, конструктивно-социальных и прочих содержаний выпивка ухитряется держаться на собственных ногах. Она — не слишком заботясь о содержаниях и основаниях (повод, если нужно, всегда найдется) — сама себе событие (не зря среди естественнейших стимулов пития — «скука», «пустота», рутина»). Она — перемена условий жизни. Проживание чуда — кажущегося прирученным: хочу — и будет! — без самого чуда.

Понятно, что, заменяя человеку личные усилия по созданию и проживанию событий, алкоголь легко приводит к атрофии душевных мускулов

Монастырская трапеза

— подменяя их собою и делая человека все менее способным без него обходиться. Как все, превосходящее человека — он, в конечном счете, поглощает и убивает его.

И нельзя сказать, что человек — даже самый запойный пьяница — этого не помнит. Еще как помнит. Но ведь это и притягивает.

Среди множества мифов о русской культуре на одном из почетных мест — тот, что русские «не умеют» обращаться с алкоголем, потому он их и разрушает. Еще как умеют. И разрушает он их (нас), увы, именно поэтому.

Пресловутая «безмерность» в ее алкогольной интерпретации встроена в систему русских культурных ценностей, включая весьма глубокие. В частности, потому, что культура — не только русская — это, кроме поддержания равновесий, еще и вполне запрограммированное их нарушение. Русские алкогольные традиции — это «встроенная» катастрофичность.

Внутри нашей культуры алкоголь превращается в знак неприкаянности, отверженности, бесприютности, неустроенности. Но и в инструмент достижения всего этого.

Стоит понять: это — именно традиция, весьма устойчивая и со своими правилами воспроизводства. Русским алкогольным излишествам, а заодно и определенной их интерпретации — учатся; более того — к этому в значительной мере принуждаются. Не пьешь с нами — значит, чужой; не освоишь определенных форм выпивки, не пройдешь известных степеней опьянения — значит, твой опыт неполон. Значит, ты обитал лишь в обжитых, защищенных областях жизни, не отваживаясь приближаться к ее опасным окраинам; ты недостаточно смел: избегаешь опасности вместо того, чтобы позволить ей испытать тебя на прочность.

Не стоит думать, будто такое отношение к выпивке вообще и к алкогольным эксцессам в частности — русская специфика. Воздержание от алкоголя без особых причин казалось подозрительным, если не просто предосудительным, с незапамятных времен. Еще в античной Греции весомым аргументом политических противников Демосфена было то, что великий оратор не пьет вина: его за это высмеивали. Хотя уж, казалось бы, у греков вино было приручено, как мало у кого — можно было бы не волноваться. Ан нет. Заметим кстати, что в той же культуре мы видим культ Диониса с алкоголем и опьянением в самой его сердцевине. (Впору подумать, что, чем тщательнее приручен алкоголь на одном полюсе некой культуры, тем интенсивнее, исключительнее он проживается на другом. Если не приручен — разливается по всей культуре, принимая неожиданные формы).

Улица Пива, 1751 год