Знание-сила, 2007 № 12 (966)

Когда после войны Рабе довелось разговаривать с солдатами, вернувшимися с Восточного фронта, он услышал все те же истории, свидетелем которых был в Нанкине. Расправы с пленными, казни мирных жителей, заподозренных в помощи партизанам, издевательства, пытки — тот же шабаш дьявольских сил. Сплошь и рядом немецкие военные вели себя ничем не лучше японских солдат. А он-то, покидая Нанкин, верил в благородные мысли, рыцарские поступки своих компатриотов, к которым навсегда удалился...

После ареста Рабе смиряется. В Германии «живого Будду» ждет жалкое существование. Руководство компании «Сименс» отправило его «в ссылку», командировав коммивояжера в Афганистан, а впоследствии ему поручали разве что кое-какие переводы с английского. Постепенно он впадает в нищету. Начинается голод. В апреле 1946 года он записывает в дневнике, что питается крапивой и мукой, приготовленной из желудей. Статуэтки, привезенные из Китая, он выменивает на картофель. К этому времени он лишился работы. По требованию британских властей он уволен из компании «Сименс» как бывший член НСДАП.

Обнадеживающее известие приходит лишь из Китая. В 1947 году гоминьдановское правительство прислало Рабе приглашение переехать в Китай и за государственный счет провести остаток дней в стране, для которой он сделал столько добра. Единственное, что требуется от него, выступить на Токийском процессе с показаниями. Однако у Рабе, «все видавшего до края мира», нет уже сил никого судить — даже японцев. Будучи убежденным протестантом, он считал, что лишь Бог вправе судить и карать. Он остается в Берлине, перебиваясь здесь с хлеба на воду. В дневнике он записал: «В Нанкине живой Будда для ста тысяч человек, здесь пария, аутсайдер. Это неплохо излечивает от ностальгии».

Впрочем, в Китае, узнав, что их герой погряз в нищете, собирают деньги для него — около ста миллионов китайских долларов, что соответствует примерно 2000 долларов США. Кроме того, через американских миссионеров ему каждый месяц переправляют посылку с продуктами — до тех пор, пока в 1949 году власть в стране не захватят коммунисты. Вскоре, пятого января 1950 года, Йон Рабе умирает.

«Это был сказочный человек с великой душой, — писал его знакомый, американский врач Роберт Уилсон. — В Нанкине его уважал любой его знакомый. Просто удивительно, как подобный человек мог восхищаться фюрером».

Имя Рабе всплыло из небытия лишь почти полвека спустя, после того как в 1996 году его внучка, Урсула Райнхард, уступив уговорам американского историка Айрис Чан, согласилась опубликовать дневники Йона Рабе — две с половиной тысячи дневниковых страниц. Вскоре газета «Нью-Йорк Таймс» назвала его «Оскаром Шиндлером из Нанкина». Своей решительностью он спас почти две с половиной сотни тысяч человек.

В Китае его почитают как героя, его подвиг знают со школьной скамьи. В Нанкине он — едва ли не самый известный немец, уступая по популярности лишь «неразлучной парочке» — Марксу и Энгельсу. Его именем называют даже детей. В январе 1997 года китайцы перевезли его надгробие в Нанкин и установили в мемориальном комплексе, посвященном жертвам той страшной резни. Там же был открыт памятник Рабе — доброму человеку из Нанкина, который сохранил любовь к ближним в те баснословные года, когда встретить убийцу было неизмеримо легче, чем филантропа.

Николай Богданов

По изящному выражению известного психиатра Николая Георгиевича Шумского, «патография — это биография, написанная психиатром с использованием его специальных знаний».

Что же может дать патографический подход в анализе одного из самых ярких литературных героев Ф.М. Достоевского?

С Николаем Всеволодовичем Ставрогиным читатель встречается во второй главе романа «Бесы» («Принц Гарри. Сватовство»). И первое, что должно обратить на себя внимание, учитывая специфику нашего взгляда, — это странное перерождение героя, покинувшего родительский дом для продолжения образования в Петербурге:

«... молодой человек как-то безумно[ 1Слово произнесено. Дело не в том, что Достоевский дает читателю ключ к пониманию созданного им образа. Но именно так, с невытравимым ощущением болезненности всего происходящего, и должен воспринимать здоровый человек поступки (вследствие их необъяснимости, нелепости) пораженной шизофренией личности.] и вдруг закутил. Не то, чтоб он играл или очень пил; рассказывали только о какой-то дикой разнузданности, о задавленных рысаками людях, о зверском поступке с одною дамой хорошего общества, с которою он был в связи, а потом оскорбил ее публично. Что-то даже слишком уж откровенно грязное было в этом деле. Прибавляли сверх того, что он какой- то бретер, привязывается и оскорбляет из удовольствия оскорбить».

Таким образом, нежный и чувствительный юноша («бледный и тщедушный» при отъезде) резко и как будто неожиданно превращается в холодного и высокомерного тирана. Думается, большинство читателей в силу своей неискушенности будут во след за воспитателем Ставрогина — Степаном Трофимовичем Верховенским — искать объяснения таких поступков по нормам поведения здорового человека, полагая, «что это только первые, буйные порывы слишком богатой организации, что море уляжется и что все это похоже на юность принца Гарри, кутившего с Фальстафом, Пойнсом и мистрис Квикли, описанную у Шекспира». Правда, ощущение какой-то отталкивающей иррациональности («грязь, грязь!») и, следовательно, болезненности, скорее всего, проникнет и в их рассуждения. Увы, как покажут последующие события, такое объяснение совершенно неверно. Остается только предположить, что перед нами проявления какой-то резко обозначившей себя психической болезни? Какой? Поступки героя позволяют заключить, что, скорее всего, речь идет о шизофреническом шубе (от немецкого der Schub — сдвиг), с которого началась неуклонная деградация личности. Важно понимать, что каждый болезненный приступ шизофрении определяется внутренними причинами, строго говоря — нарушениями химизма человеческого мозга. Однако они практически недоступны пониманию непрофессионалов. А поскольку беспричинных событий не бывает, далекий от медицины человек будет искать их во внешних, абсолютно случайных событиях окружающей жизни.

Д.А. Аменицкий

В результате болезненного сдвига личность становится другой. Произошедшее можно уподобить падению зеркала, разбивающегося на множество мелких осколков, каждый из которых способен отразить какой-то фрагмент окружающей нас действительности, однако ни в какую общую картину эти фрагменты уже не складываются. Нечто подобное происходит и со Ставрогиным. Как отмечал еще Д.А. Аменицкий, хотя умственные способности и полученные ранее знания у него остаются как будто нетронутыми, их связь с духовным обликом личности уже нарушена. Его идеи больше не проникнуты теми живыми чувствами и верованиями, которые составляют основу личности, ее интимное ядро. Лишь благодаря колоссальному автоматизму психики, вырабатываемому в детстве, они остаются присущими конкретной личности. Только таким образом Ставрогин «известный период времени может производить впечатление корректного, образованного, рассудительного человека».