Знание - сила, 2007 № 05 (959)

Мессианская ответственность за судьбы христианства со временем стала неотъемлемой частью религиозности жителей Московской Руси. Именно мессианское мирочувствование и мировосприятие, побуждавшие свысока смотреть на всех остальных, включая единоверцев, прибывших из Турции или Литвы.

Естественно, что с таким восприятием всякие новшества изначально вызывали настороженность, склонность умереть за каждый «аз». В этом проявлялась еще одна черта русской религиозности, получившая у историков термин обрядоверие. В упрощенной форме это означает, что в представлении «простецов» обряд, собственно, и есть вера. Строго говоря, для неискушенных в богословии низов во всех мировых религиях свойственно в той или иной мере обрядоверие. Но тут важно — в какой мере. Эта мера могла оставить человека нейтральным, могла, по принципу равенства угла падения углу отражения, затронуть базисные ценности и побудить к активному протесту-действию. Для Московской Руси характерной была именно последняя модель поведения. Болезненная и бурная.

Еще одна пьеса — пьеса Смуты — усилила напряженность внутри общества. Осмысленная как наказание за «шатания» Смута заставила задуматься об ответственности за судьбу христианства. Терпение Господа не безгранично. Рухнет в прегрешениях и в безверии не одумывавшаяся Москва, и тогда уже не быть Риму Четвертому, а быть царству Антихриста. Крайняя эсхатология требовала немедленных действий. Спасение здесь и сейчас по образцам, скроенным истинным ревнителем, которому одному ведом рецепт спасения. В этом смысле раскол — плата за мессианство. Ведь подобная идеология периодически порождает воинствующий вирус нетерпимости и неприятия всякой инакости. Компромиссов нет. Соглашение — отступничество, шаг от спасения. И ладно бы сам человек оказывался губителем бессмертной души своей — страшно, что «шатание» близит торжество Антихриста.

Такое «ружье» действительно должно было рано или поздно выстрелить.

Царь Федор Алексеевич, царица и придворные оплакивают царя Алексея Михайловича

Раскол изначально многолюден. Тематика, породившая его — книжная справа (исправление текстов) и обрядовая реформа, — вызывала разногласие. Эта ситуация — зеркальное отражение реакции на споры иосифлян с нестяжателями полуторавековой давности. «С того времени, как солнце православия воссияло в земле нашей, у нас никогда не бывало такой ереси, — сетовал в свое время Иосиф Волоцкий. — В домах, на дорогах, на рынках все — иноки и миряне — с сомнением рассуждают о вере». Рефлексия знаменитого инока дословно могла быть повторена в 40-е—50-е годы XVII столетия, только к инокам тогда надо бы прибавить еще попов и протопопов, составивших ядро ревнителей.

Резонирующее на эсхатологию общество изначально не было равнодушно к происходящему. У нас есть свидетельства о глубоком интересе общества к религиозным проблемам. Вышедшая в 1648 году «Книга о вере» с рассуждениями о конце света и с опровержением католиков и протестантов разошлась с небывалой быстротой — только в первый день продано было 118 экземпляров. «Массовка» была готова к соучастию в действии, которое еще не было написано.

Писали его ревнители.

Ревнители, боголюбцы — названия достаточно условные. Под ними понимаются духовные и светские лица, выступавшие за исправление общества и церкви на основе строгого соблюдения Святого Писания и канонов.

Никоновская Кормчая. Печатный двор, 1653

Мир, согласие, неукоснительное исполнение заповедей, милосердие, нищелюбие, послушание — исповедуемые ими добродетели — позволяют причислить их к идеалистам. Но если вспомнить, что половина ревнителей — люди типа Неронова, Аввакума или Никона, то об идеализме придется забыть. К идеалистам их трудно отнести. Ревнители — тип личности воинствующий, даже фанатичный. «Профессионально» занявшись спасением, они стали спасать с тем рвением и неистовостью, которые нередко приводили к обратным результатам. И все потому, что часть из них готова была спасать насильно.

Мы рассуждали о возможных поворотах в пьесе «Великий раскол». Вероятно, окажись среди ее авторов и главных действующих лиц люди «помягче», способные прислушиваться к противной стороне, ход событий не сложился бы в столь острый сюжет. Но вот вопрос: а могли ли в этой атмосфере выдвинуться на главные роли иные фигуры? Здесь был спрос на людей харизматического толка, воспринимавших себя мессиями. Характер противостояния был таков, что верх брали не аргументы, а темперамент и внутренняя убежденность, из тех, что сродни жестокости.

Накопившиеся «неустройства» в церкви — расхождение в обрядах, текстах, невежество, леность и низкий моральный уровень духовенства — были осознаны ревнителями не просто как упущение, а как величайший грех и погибель православного царства. Уже в первые послесмутные десятилетия они наметили меры, которые должны были вернуть заблудшую паству и их нерадивых пастырей на путь праведный. Вектор перемен можно выразить примерно так: с наведением порядка в церкви — к оцерковлению самой жизни.

Люди одухотворенные, ревнители своей неистовой проповедью и бескорыстным служением, выгодно выделялись среди духовенства. Но их было немного, и, несмотря на всю их энергию, сфера влияния была очень ограничена. Обстоятельства грозили похоронить их высокие планы. Отчасти помог случай. Благовещенский протопоп Стефан Вонифатьевич принадлежал к их кругу, а был он ни много ни мало духовником самого Алексея Михайловича. Заручившись царским сочувствием, протопоп стал собирать вокруг себя ревнителей. Со временем количество перешло в качество: сошедши вместе, единомышленники наконец-то получили возможность обсуждать; обсуждая, выработать программу действий; начиная действовать, ставить вопрос о подходящих людях.

Здесь, однако, выявилась обычная для всяких русских начинаний беда — острая нехватка этих самых подходящих людей. Причем не столько умевших говорить — их хватало, — сколько делать. И даже не просто делателей, умелых исполнителей, а исполнителей на своих местах. Ведь весь прошлый опыт свидетельствовал, что важные изменения в церкви обыкновенно были успешны при выполнении двух условий: поддержке светской власти и соучастии иерархов в преобразованиях. Поддержка была. Сам Алексей Михайлович благоволил ревнителям. А вот с князьями церкви дело шло из рук вон плохо.