Знание - сила, 2007 № 05 (959)

Подавляющее большинство ревнителей относились к белому духовенству. Поэтому их критика церковных непорядков воспринималась как своеобразный бунт против высшего духовенства. Найти союзников в этой ситуации среди архиереев даже при царском покровительстве было непросто. В 1649 году на церковном соборе дело дошло до взаимной брани и угроз с челобитьем патриарха Иосифа «опробывать» на зарвавшихся боголюбцах карательные статьи только что принятого Соборного Уложения.

Впрочем, все же одного человека ревнители в церковную иерархию продвинули. То был Никон, сделавший при поддержке царя головокружительную карьеру. За шесть лет он прошел путь от игумена скромной заполярной обители до патриарха.

Казалось, таким образом им удалось выполнить второе условие — поставить во главу дела своего человека. Но, получив главную роль, Никон очень скоро разошелся со своими сотоварищами. И суть не только в его властном характере...

Никон не стал долго искать и расставлять на ключевые посты своих людей. Он сразу взялся за реформы. Нетерпение не позволяло мешкать: ведь спасать следовало тотчас же.

Вот тут-то с ними и произошла метаморфоза, превратившая друзей в смертельных врагов. Единомышленники разошлись. Причем так, как могут расходиться только единомышленники, — с проклятиями, взаимными обвинениями и постыдными разоблачениями. Никон ни с кем не был столь суров, как со своими бывшими «товарищами по партии»: став патриархом, он не допускал их к себе, не говоря уже о последующих деяниях с накладыванием «железа» и отправками в монастырские узилища.

Субъективно для участников церковной распри их споры носили принципиальный характер: спорили даже не о путях спасения — выбирали между вечным спасением и гибелью. Словом, ничего личного. Но на самом деле личного было через край. То была одна из немногих пьес нашей истории, в которой страсти и страстности хватило бы на несколько постановок. Ведь каким должен был быть накал противостояния, если для десятков людей «огненное крещение» было предпочтительнее благословления никонианского попа!

Один из вечных сюжетов истории — превращение друзей и единомышленников в смертельных врагов. Часто это случается после того, как, признав общность целей, единомышленники решительно расходятся в путях их достижения. И всегда к драме идей примешивается драма характеров. Ревнители разошлись в вопросе, как, каким путем и, главное, на какой основе проводить церковную реформу. Будущие старообрядцы ратовали за возвращение к святорусской старине, самодостаточной для наведения порядка в церковной и мирской жизни. Греческие новые книги и обряды при этом отвергались: может быть, когда-то греки и были учителями, но ныне, по убеждению боголюбцев, у них перенимать нечего — у самих все есть.

Никон же наказал своим во всем следовать и подражать именно восточной церкви и повел дело искоренения церковного «неустройства» по греческому образцу. Причем самочинно, круто и решительно. Начал с того, что за неделю до Великого поста, в феврале 1653 года, разослал по приходам «память», изменив обряд и утвердив новое перстосложение.

Естественно, оскорбленные поборники святорусской церковной старины (с ними даже не посоветовались) возвысили голос в защиту милой их сердцу традиции. Споры начались вокруг обряда, перстосложения, а позднее и текстов. Это привело к смятению великому, в основном — из-за смутившей всех новизны. В запале сторонники реформ вскоре и отцов Стоглава, защитников двуперстия, причислили к «невеждам», что поставило под вопрос все прежнее благочестие. Ведь если обряд неправилен, то и вера «испокажена». В прах рассыпалось все, что прежде было предметом гордости.

В разгоравшуюся распрю немалый вклад внесли греки. Возвращение им звания учителей открывало перспективу реванша. Реванш же сулил немалые выгоды — материальные блага и восстановленную репутацию. Ко всему прочему спор возводил их в ранг верховных судий. В итоге в греках стали нуждаться, а нуждаясь, ухаживать.

Первым принялся ухаживать за греками Никон. Начав с самочинного реформирования, он очень скоро принужден был признать, что одного его авторитета недостаточно. Необходимо было одобрение иерархов. Попытка опереться на собственный епископат породила сложности. Многие главы епархий противились нововведениям. В этих условиях греки становились естественными союзниками.

Здесь надо иметь в виду, что для Никона с занятием патриаршего престола произошла смена приоритетов. Реформа из цели превратилась в средство, с помощью которого он собирался упрочить власть патриарха и священства. Причем не только в государстве, но и в самой церкви. Потому любое сопротивление церковным новшествам им воспринималось болезненно — ведь это было неповиновение ему и его власти, а с этим Никон примириться не мог. Его страстная натура воспламенилась, и горе было всем тем, кто осмеливался противиться воли патриарха.

Все изменилось, едва патриарх рассорился с государем. Греки первыми дружно отступились от него и принялись травить недавнего благодетеля. Кому из них вообще можно верить, если они по нескольку раз отступали от православия? К разыгравшейся драме добавились трагические сюжеты измены и черной неблагодарности своих. Аввакум и Неронов сокрушались, как они в преступной простоте просили царя о постановлении Никона патриархом: а он, «яко лис», всех обманул, на них «восстал» и порушил святую церковь.

Однако едва дело коснулось охранения учительского статуса, как греки выказывали готовность стоять едино. Это подтвердил собор 1666—1667 годов, на который греки прибыли осудить Никона. Никон был осужден. И хотя греки и русские руководствовались разными мотивами, в конечном счете они сошлись и низложили опального владыку.

Последствия оказались печальными. В продолжение десяти с лишним лет никониане и их противники отчаянно ругались, но сохраняли надежду на компромисс. Соборное проклятие на старорусский устав и двуперстие, провозглашенное в мае 1667 года при самом активном давлении заезжих учителей, эту возможность окончательно источило. Раскол стал реальностью.

Еще историки конца XIX века отметили, что различия в обрядах и текстах церковных служб между московской и греческой церквями были связаны с тем, что на Руси не успел утвердиться Иерусалимский устав, сменявший прежний, Константинопольский, или Студийский, с каким греки явились в Киев во времена крещения. Замена происходила в годы, когда боровшаяся за существование Византия готова была пойти на унию с католической церковью. Потому на Руси все перемены воспринимали как бесспорные свидетельства «шатания» греков. В итоге в русских землях Константинопольский устав не получил широкого распространения. Лишь позднее, при киевском митрополите Петре Могиле, он был принят в православных землях Речи Посполитой. После этого в Москве и на западнорусскую церковь стали смотреть с подозрением.