Знание- сила, 2006 № 05 (947)

Кристофер Рэи

Так, Ньютон не придал значения сохранению импульса в упругих столкновениях тел, хотя этот факт открыл его старший друг Джон Валлис. Позднее Ньютон "не заметит" сохранение полной механической энергии — тем более, что сей факт откроет его недруг Лейбниц. Все эти факты излишни для ньютоновой картины мира, то есть они еретичны по отношению к Священному писанию Физики!

Пора бы наконец представить этот труд коллегам в форме книги на общепонятной латыни. Да вот беда: кроме классической латыни, физику нужен набор специальных понятий — прежде всего математических. На Дальнем Востоке ученые японцы пользуются для этого китайскими иероглифами, свободно вклинивая их в алфавитный текст основного рассказа. В Западной Европе роль иероглифов издавна исполняют цитаты из классиков — Евклида и Аристотеля, Ав1устина или Фомы Аквинского. Но их понятийный аппарат уже морально устарел!

Ньютон понял это еще в студенчестве, когда готовился сдавать геометрию по брошюре Декарта, а не по трактату Евклида. Теперь ему нужно написать свой трактат так, чтобы его понял "массовый" читатель, вызубривший только Евклида.

Это тяжкий, неприятный труд — пересказ своих мыслей на чужом языке! Ньютон откладывал его на будущее, сколько мог. Но вот прозвучал трубный глас с материка: там Лейбниц (заурядный ученик великого Гюйгенса!) опубликовал свое изложение анализа функций, на котором зиждется вся механика Ньютона. Друзья британского героя всполошились: пиши скорее свою книгу, иначе Англия потеряет дорого заслуженный ею приоритет в постижении Природы через математику!

Нежданно разбогатевший астроном Эдмунд Галлей готов издать книгу Ньютона за свой счет: это надежнее, чем ждать милостей от легкомысленного Карла II Стюарта... Пора Ньютону самому стать королем в Королевском обществе естествоиспытателей!

Да, пора! И, скрепя сердце, сорокалетний Ньютон начинает запись "Математических принципов натурфилософии", чтобы положить конец словесным спекуляциям невежд и полузнаек вокруг своих открытий. Через три года книга выйдет в свет и станет чем-то вроде Евангелия для натуралистов и математиков всей Европы. Но в изложении основ анализа функций Ньютон не сумеет превзойти удачные находки Лейбница — дипломата и педагога милостью Божьей. Краткие и ясные заметки Лейбница окажут решающее влияние на великого учителя математиков Якоб Бернулли, тридцатилетнего профессора в захолустном Базеле. Вместе со своим братом, аспирантом Иоганном Якоби, вступит в переписку с Лейбницем, соберет кружок студентов для изучения новых глав математики...

Так ученая Англия, обожающая своего пророка Ньютона, окажется позади континентальных математиков следующего — XVIII века. А сам Ньютон — он, конечно, станет президентом Королевского общества. Но не скоро: сперва он дождется смерти своего недруга Роберта Гука! Непременного секретаря Общества, лучшего экспериментатора своей эпохи...

Великий, но вздорный теоретик Ньютон сгоряча лишил себя лучшего помощника в деле проверки гипотез о строении Природы и матушки Земли. Если бы Гук работал с Ньютоном так же охотно, как с Бойлем! Тогда первая теория электрических явлений родилась бы еще в XVII веке, а не сотней лет позже, в трудах Кавендиша и Кулона.

Лейбниц

Умельцу Гуку, вероятно, хватило бы упорства, чтобы измерить гравитационную постоянную, чего так жаждал Ньютон, для завершения количественной теории Солнечной системы. Но, увы, человеческие страсти одинаково способны ускорить или замедлить прогресс ученого сообщества в масштабе одной человеческой жизни!

Много позже смерти Гука и Ньютона их имена встретятся на карте Луны, которую они оба столь тщательно изучали.

Кто из ученых современников Н ьютона не вошел в его орбиту по той или иной причине? Прежде всего его старший коллега, кумир его юности Христиан Гюйгенс, первый президент Парижской академии наук. Он уже оставил этот пост, но не потому, что кто-то пожелал его вытеснить. Просто Гюйгенс вырос в Республике Нидерландов и смолоду привык к свободе своих убеждений — религиозных, политических, научных. Он готов отстаивать эту свободу, но во Франции она оборвалась со смертью Кольбера, умнейшего министра финансов и главного спонсора Академии наук.

Теперь король Луи XIV уверовал, что государство — это он сам и "добрые французы", во всем согласные со своим монархом. Гугеноты и иностранцы — это люди второго сорта: пусть сидят тихо и слушаются старших в звании! Но если ученый человек соглашается вести такую жизнь, значит он уже не хозяин в своей науке!

Блестящий интернационал ученых богатырей, при Кольбере собравшийся в Париж со всего континента, понемногу разбегается по родным углам. Гюйгенс вернулся в Гаагу, Ремер — в Копенгаген, Лейбниц — в Ганновер; умер неутомимый организатор академии — астроном Жан Пикар.

Его коллега и тезка Кассини, первым измеривший расстояние до Марса, продолжает в Париже наблюдения за небесными телами. Он проживет так же долго, как Ньютон: астроному долголетие просто необходимо! Только что Кассини открыл еще два спутника Сатурна — Диону и Тефию. Он первый заметил "щель" в кольце Сатурна, но не догадался, насколько сложным окажется поперечное сечение этого кольца. Астрономы раскроют эту тайну лишь через 300 лет, когда космические зонды пролетят вблизи Сатурна, а математики смоделируют в компьютерах "странные аттракторы", из которых соткано его кольцо...

Кассини составит первую карту Юпитера и заметит, что эта карта "плывет" во времени, ибо скорость вращения планеты различна на разных широтах. Это означает густую, мощную атмосферу, быть может, неограниченно глубокую, так что, нет у Юпитера резкой грани между "телом" и "воздухом"? Этот вопрос естествен в устах физика — Ньютона или Гюйгенса, но "чистому" астроному Кассини он в голову не приходит. Даже гелиоцентричную модель Коперника упрямый наблюдатель Кассини считает сомнительной гипотезой...

Очень похож на упрямца Кассини его ровесник Антон ван Левенгук из Дельфта. Только он наблюдает Природу не в телескоп, а в микроскоп, следит не за звездами и планетами, а за маленькими живыми существами в капле воды или слюны. За 20 лет наблюдений Левенгук открыл новую биологическую Вселенную — от инфузорий с ясно видной внутренней структурой до туманных крошечных бактерий. Левенгук не в силах угадать, что разнообразие микробов гораздо больше, чем всей большой биосферы Земли, — от блохи до слона, от лишайника до пальмы. Тут нужен огромный труд классификаторов, который недавно начался.