Знание - сила, 2005 № 04 (934)

С. Старостин:— Очень маловероятно. Вот расстояние между двумя праязыками 10 тысяч лет... Сравним японский и французский — вот это расстояние примерно в 10 тысяч лет. Предположим, мы возьмем америндский и доведем его до XIV тысячелетия. Очень хорошо. У нас имеется пять-шесть глубоких семей, но я не думаю, что больше.

Но нельзя свести их между собой и построить промежуточные этапы. Это странное обстоятельство, потому что при всем языковом различии мы видим сходство. Я вижу сходство между нигер-конго и евразийскими, масса изоглосс с америндскими. Смотришь Новую Гвинею, там в громадных количествах "лезут" ностратические корни. То есть связь довольно явная, заметная даже на уровне тех реконструкций, которыми мы обладаем. Если это не случайные совпадения, а я так не думаю: встречаешь, например, какое-нибудь австралийское "ухо", которое будет "кула" или "кулка", но это, вне всякого сомнения, ностратическое "ухо" — "кула", оно же кушитское, есть оно и в евразийских, кавказских и т.д. Это не 30 тысяч лет.

А. Милнтарев:— Что мне кажется обнадеживающим моментом. Если выброс из Африки 40 — 50 тысяч лет назад доказанное и более или менее общепринятое положение... Вот сидит Хомо сапиенс в Восточной Африке, довольно широко расселившись что-то около 120 тысячи лет назад, но потом 40 — 50 тысяч лет назад генетики и антропологи фиксируют выброс в Переднюю Азию, в Левант какой-то группы, которая затем очень быстро расселяется в Европе и Азии. Логично предположить, что именно они и расползаются по миру, добираются до Австралии и т.д.

Если мы считаем, что мы не доберемся до этой глубины, то тогда получается, что теперешние африканские языки, включая нигер-конго и т.д., это языки, которые принесли те, кто вернулся в Африку, потому что если они остались там, значит они разделились 40 — 50 тысяч лет назад, и значит, непонятно, как мы можем не добраться до этой даты, потому что даже если они внутри себя все друг друга "съели" и остались несколько случайных ipynn, то их расстояние остается то же от евразийских, от австралийских. В этом мне видится обнадеживающий факт.

С. Старостин:— Не знаю, обнадеживающий ли он, может быть, скорее, наоборот, тревожный, потому что мы не сумеем сделать реконструкцию, ибо, значит, мы действительно должны считать, что была более поздняя миграция назад в Африку и африканские языки вообще не отражают первоначального их состояния. Никакие, даже койсанские.

А. Милнтарев:— В этом генетики, наверное, могут разобраться, был ли обратный приток. И они, конечно, это сделают рано или поздно. Если окажется, что нет, то тут мы окажемся перед интересной ситуацией.

С. Старостин:— Пикантной, странной. Я не исключаю такой вариант, но он представляется не очень вероятным. По-моему, степень близости языков больше.

А. Милитарев:— Когда я говорю "обнадеживающий", я имею в виду, что это не тупиковая ситуация, потому что генетики могут эти вещи обнаружить и нарисовать картину. Если, скажем, они будут утверждать через пять — десять лет, что никакого выброса обратного не было, что все африканские популяции противопоставлены той, которая оттуда вышла, значит, при том что в языках очень много общего, мы доберемся когда- нибудь до этого разлома.

С. Старостин:— Если есть этот разлом.

А. Милитарев:— Если нет, значит генетики должны сказать, что они вернулись обратно или что из Африки было двадцать выбросов по очереди. Они-то это могут установить.

С. Старостин:— Или что не из Африки. Много может быть всяких неожиданностей.

Г. Зеленю:— Если подводить итог, можно сказать, что вы сделали один, другой, третий шаг вперед и углубились еще на четыре тысячи лет в древность.

С. Старостин:— Приблизительно так. У нас ведь все вдет по плану, а план заключается именно в постепенной ступенчатой реконструкции, все более и более глубокой. Хватит ли нам жизни? Еще и потому, что ситуация катастрофическая, как я уже говорил за пределами Евразии, не хватает рабочих рук, чудовищным образом не хватает. Но когда-нибудь, быть может, в будущем лингвистов станет больше и им будет легче.

Александр Никулин

Белые пришли — грабят. Красные пришли — тоже, понимаешь... — грабят.

Куда крестьянину податься?!

Крестьянин из кинофильма "Чапаев"

Россия крестьянская — страна бедного сельского населения, живущего общинными мирами традиционной кулыуры, — такая страна к шестидесятым годам прошлого века стала безвозвратно отходить в прошлое. Советская форсированная индустриализация-урбанизация, в течение жизни нескольких поколений жестоко и жадно тратя ресурсы традиционного сельского образа жизни, создавала свой модернистский проект социалистического будущего. Коллективизация, загубившая самостоятельных и независимых сельских хозяев, насадившая колхозы и совхозы; потом целина; потом уничтожение "бесперспективных" деревень и постоянные многообразные казенные попытки так называемого сближения городского и сельского образа жизни — вот вехи осуществления этого проекта.

Брежневское руководство, само из бывших сельских бедняков-активистов, щедро направляло средства на развитие сельского хозяйства. Но отдача была поразительно мала.

Нельзя сказать, что советская власть все только изымала из деревни. Нет, особенно на позднем этапе своего существования, начиная с брежневской поры, государство стремилось и что-то дать, вернуть сельской России. К тому времени давно уже не зерно, но нефть стала главной экспортной статьей страны. И от нефтяных доходов брежневское руководство, во многом вышедшее из бывших сельских бедняков-активистов, возможно, от чувства старческой ностальгии по деревне щедро направляло крупные капиталовложения в развитие сельского хозяйства. Но поразительно мала была отдача от такой поддержки.

Государство уравняло в 1960-е годы колхозников в правах с остальными советскими гражданами, выдав им наконец паспорта, заменило пустопорожние трудодни на денежную зарплату, стало платить пенсии, при этом возводя все больше жилья, школ, больниц, клубов на селе. Но именно в шестидесятые явственны стали признаки глобального социального заболевания — разложения деревни, в массовом порядке спивающейся, стареющей, экзистенциально опустошенной. Чуткая русская литература в лучших произведениях писателей-деревенщиков с горечью описывала многообразные приметы явного вырождения и отупения позднесоветского села. Главная причина этого глобального социального недуга — в ограничениях свободы действий, свободы выбора самостоятельных путей сельской жизни.