Знание - сила, 2005 № 04 (934)

Примерно треть современных российских жителей живут в крупных городах — около 50 миллионов, треть — в малых городах, около 55 миллионов, и чуть меньше трети — на селе, 40 миллионов. Личное подсобное хозяйство и дачные участки — это один из ключевых признаков селянина — имеют 36 миллионов семей в России; около половины жителей страны еще можно отнести к категории селян. Их много, очень много.

Какие у них проблемы? Большинство из них порождено дифференциацией во всех ее многообразных проявлениях — региональных, экономических, социальных. Искусственно поддерживавшаяся (но так и не достигнутая) однородность советского села канула в прошлое. Сельская жизнь ныне расслаивается и дробится по разным направлениям.

Разделение на сельские богатые и бедные регионы подчиняется, во-первых, закономерности знаменитой модели аграрной дифференциации немецкого экономического географа Фон Тюнена, характерной для мирового сельского хозяйства еще вековой давности. Рыночное сельское хозяйство интенсивно развивается прежде всего вокруг крупных городов и на плодородных землях. По мере удаления от городов и плодородных почв рыночное хозяйство почти прямо пропорционально уменьшает свой потенциал, а в "глубинке" и вовсе сходит на нет — там выживает лишь экономика натуральных семейных хозяйств.

В экономике современных развитых западных стран эта старинная модель почти уже не работает. Возможности постиндустриального сельского хозяйства и современных средств коммуникации приводят к тому, что глубинный финский фермер среди топей и болот своего родного края вполне может конкурировать с фермерами окрестностей гигантского Парижа или американского плодородного Среднего Запада: выращивать сельскую продукцию, своевременно доставляя ее в разные регионы земного шара. Финская клубника или ветчина лежит во многих супермаркетах Европы и Америки. А в России лишь тот фермер и то предприятие, которые хозяйствуют поближе к Москве или хотя бы к областному центру, или на землях южного Черноземья — лучше всего на Кубани, уже изначально имеют порой решающее рыночное преимущество. Тут и рабочих рук хватает до переизбытка, и капиталов предпринимательских достаточно крутится.

А вся остальная сельская Россия движется от рынка вспять и вглубь — в состояние натуральной экономики и спорадической природной деятельности. Это Россия бедных почв, плохих дорог, обезлюдевших деревень, развалившихся хозяйств, где в эпидемии апатии доживают старики-пенсионеры да их дети-алкоголики. Сельхозяйственные угодья зарастают лесом, а население обращается к образу жизни доисторических охотников, собирателей, рыболовов. На нижней Волге и в Астраханской дельте бывшие колхозники в путину затотовляют рыбку и тем живут весь год. На русском Севере экс-колхозники в осенний сезон налегают на сбор грибов и ягод, а в Сибири промышляют прежде всего охотой и, конечно же, природными дарами лесов и рек.

Эта остальная сельская Россия по площади во много раз превосходит Россию сельскооколостоличноплодородную, и разница потенциалов (безусловно, имея еще свои промежуточные градации) между двумя половинками относительно все увеличивается, то есть на пике одного полюса — в Подмосковье и на Кубани — богатеют, а в Нечерноземье и Зауралье — нищают.

Растет и дифференциация классовая — вполне в марксистском смысле этого слова. Приватизация бывшей колхозно-совхозной собственности не была в целом столь скандальной, как в добывающих отраслях промышленности. Местные элиты — бывшие председатели колхозов, чиновники районных и областных управлений сельским хозяйством — исподволь, с оглядкой на местных жителей превращали в свою частную собственность землю, здания, сооружения, технику бывших советских сельхозпредприятий. В бедных регионах местные сельские элиты особо и не обогатились. Зато в Центральном Черноземье и на Северном Кавказе и земля, и сельхозпроизводство, концентрируемые в частных руках, приносят громадный доход бывшей номенклатуре, которую уже прозвали "красными помещиками". А после дефолта 1998, когда курс рубля по отношению к иностранной валюте изменился в пользу отечественного товаропроизводителя, сельским хозяйством ринулись заниматься уже крупные финансовые структуры и сырьевые кампании. В результате последние пять лет, как грибы, растут так называемые агрохолдинги — крупные капиталистические корпорации, скупающие на корню в гигантских масштабах местное сельскохозяйственное производство. Они ставят под свой экономические контроль местные сельские элиты, добиваясь банкротства их предприятий или выплачивая им отступные. Так "красные помещики" 1990-х оказались под ударом "белых олигархов" начала 2000-х. В склоках руки не доходят до разрешения насущных проблем сельского населения.

Личное подсобное хозяйство и дачные участки имеют 36 миллионов семей в России.

Около половины жителей страны еще можно отнести к селянам.

Да, безусловно, на селе в результате постсоветских переделов собственности появились эффективные хозяева крупных аграрных предприятий, производительно и прибыльно ведущих свой бизнес. Уже несколько лет анализируется рейтинг трехсот самых успешных аграрных предприятий России. И пропасть между отдельными успешными и массой безуспешных, как свидетельствует статистика, все возрастает. Например, знаменитая трехсотка самых прибыльных сельских предприятий произвела продукцию на сумму, эквивалентную производству семнадцати тысяч бедных и нищих постколхозов России (всего в стране 25 тысяч сельхозпредприятий).

Резко проявляется и специфически российский тип дифференциации "по людям". Среди массы бедных апатичных семейных хозяйств или полуразрушенных аграрных предприятий России, иногда вопреки Фон Тюненовской модели, можно обнаружить удивительные оазисы высококультурного, высокопроизводительного сельского хозяйства. То хозяйство дружной большой фермерской семьи расширяет свое подворье среди бессильных и безвольных семейных экономик. То традиционный колхоз или постсоветское АО с талантливым председателем-"хозяином" во главе процветает среди еле дышащих аграрных предприятий. Воля и талант таких отдельных семей и руководителей села проявляют порой себя теперь все ярче, и в то же время расширяется зона массовой апатии в ощущении бесперспективности социально-экономического существования.

Все типы дифференциации за прошедшие постсоветские десять лет создали и теперь воспроизводят отдельные страты сельских социумов. В центре раздробленных сельских социально-экономических структур уже сформировался локальный мирок избранных новых сельских русских элит, чьи головые семейные доходы составляют сотни тысяч и миллионы долларов. А на гигантской периферии сельских социально-экономических пространств России воспроизводится массовая хроническая бедность по типу сельских регионов стран третьего мира, отягченная специфически российским демографическим кризисом.