Знание - сила, 2005 № 04 (934)

Между тем воспоминания двух пленных советских офицеров, приведенные в книге, заслуживают внимания. Они сделаны на шесть лет раньше, чем известная "краткая запись" К. В. Семенова, на которую опираются современные историки. Во-первых, они подтверждают факт, что Сталин проговорился о своих намерениях не случайно, а потому что был очень пьян. Согласно майору Евстифееву, он прямо заявил, что "лозунг мирной политики Советского государства уже отошел в прошлое. Это — оборонительный лозунг, с помощью которого Советскому Союзу удалось лишь немного раздвинуть свои границы на север и на запад и получить ряд прибалтийских государств с 30-миллионным населением. И это все. С этим пора кончать. С помощью этого лозунга мы больше не сможем получить ни пяди земли, которая сегодня все еще принадлежит капиталистическим странам. Сегодня эту землю можно добыть только силой оружия. Вы солдаты и хорошо понимаете, что этот лозунг имел оборонительный характер и был вызван необходимостью защиты наших священных 1раниц в условиях капиталистического окружения". Во- вторых, Сталин проговорился, прямо подтвердив известный по другим источникам факт сосредоточения советских войск на юго-западной границе СССР. "Советский Союз можно сравнить, к примеру, со свирепым хищным зверем, который затаился в засаде, поджидая свою добычу, чтобы затем одним прыжком настичь ее. Недалек тот день, когда вы станете свидетелями и участниками огромных социальных изменений на Балканах. Эра мирной политики закончилась, и наступила новая эра — эра расширения социалистического фронта силой оружия". (Курсив мой. — И,П.).

Дипломат Н.В. Новиков, присутствовавший на приеме в Кремле 6 апреля 1941 года после подписания советско-югославского договора, зафиксировал диалог между Сталиным и югославским посланником М. Гавриловичем: "А известно ли вам, господин Сталин, — спросил он, — о слухах, будто Германия собирается напасть в мае на Советский Союз?

— Пусть попробует, — ответил Сталин. — Нервы у нас крепкие. Мы не хотим войны. Поэтому мы и заключили с Гитлером пакт о ненападении. Но как он его выполняет? Знаете ли вы, какие силы немцы придвинули к нашим границам?"

За этим риторическим вопросом последовал поразивший Новикова своей обстоятельностью обзор германских вооруженных сил, сосредоточенных поблизости от западных границ СССР, а именно Сталин говорил "о штатах и боевой мощи пехотных и танковых дивизий, о новых типах танков и самолетов, о прочности танковой брони и дальности полета бомбардировщиков и т.д.". Так что Сталин знал о готовящемся нападении, но имел при этом свои собственные планы вступления в войну.

Его агрессивные намерения не исчезли и к концу войны. Из воспоминаний Джиласа о встрече 12 апреля 1945 года: "В этой войне, — рассуждал Сталин, — не так, как в прошлой, а кто занимает территорию, насаждает там, куда приходит его армия, свою социальную систему. Иначе и быть не может". И тогда же проговорился о будущих планах: "Война скоро кончится, через пятнадцать — двадцать лет мы оправимся, а — затем — снова!" И согласился с Молотовым, выразив сожаление, что не оккупировали Финляндию: "Да, это была ошибка — мы слишком оглядывались на американцев, а они и пальцем бы не пошевелили".

В заключение необходимо сказать, что опубликованные материалы дают возможность еще раз убедиться в том, насколько своеобразным было понимание Сталиным жизни и смерти. Он считал, что "у людей вообще так принято: если человек умер — забыть о нем, человек жив — хвалить его, если он, конечно, заслужил", "хвалить живых, пока они не сковырнулись". Приписываемая ему фраза "Есть человек — есть проблема, нет человека — нет проблемы" таким образом имела под собой глубокие мировоззренческие основания. С таким пониманием ценности человеческой жизни легко было жертвовать миллионами.

Продолжение следует.

1. Павлова И. В. Понимание сталинской эпохи и позиция историка" // Вопросы истории. — 2002. — № 10. — С. 3-18.

2. Лурье Я.С. О некоторых принципах критики источников. Источниковедение отечественной истории. Вып.1. М., 1973. С. 95.

3. Мамардашвили М.К. Эстетика мышления. М., 2000. С. 275.

Геннадий Горелик

Истории российской физики необычайно повезло. Нет, я не о том историческом везении, благодаря которому своевременно подоспевшее термоядерное оружие спасло советскую физику от лысенкования. То — повезло физике самой. А истории этой науки повезло в том, что в академическом эпицентре термоядерных дел оказался физик, наделенный еще и особым гуманитарным даром — широтой, глубиной и человечностью взгляда на жизнь. И еще интеллектуальной честностью. И отвагой — совершенно необходимой для применения перечисленных качеств. И наконец, литературным даром, способным превратить личный жизненный опыт в общественное достояние.

Евгений Львович Фейнберг в своей книге "Эпоха и личность. Физики. Очерки и воспоминания"[* Фейнберг Е. Л. Эпоха и личность. Физики. Очерки и воспоминания. — М.: Физматлит, 2003] представил в лицах эпоху, в которую его угораздило жить. Леонид Мандельштам, Игорь Тамм, Андрей Сахаров, Сергей Вавилов, Михаил Леонтович, Александр Минц, Нильс Бор, Вернер Гейзенберг, Лев Ландау. Девять замечательных физиков, лично знакомых автору книги. Девять судеб, в драматизме которых проявилась эпоха.

Для названия этой эпохи применимы два очень разных эпитета — "советская" и "научная". Первое — по хронологическому совпадению, второе — по новой глобальной силе, проявлением которой эпоха отмечена. Связь двух эпитетов в глобальном контексте была очевидна только хорошо подкованным советским идеологам. Но в контексте книги Е.Л. Фейнберга эта связь несомненна и фундаментальна Советская эпоха подняла российскую физику больше, чем какую-либо другую науку. Заслуги в таком подъеме делят мировая физика, советская власть и отдельные люди науки, которые использовали свое личное положение в научных целях. Похоже, что преобладали заслуги мировой истории науки, выбравшей XX век для взрыва физико-технических наук, — ведь подъем американской физики за ту же эпоху еще внушительнее. Советскую власть тоже есть за что благодарить - за то, например, что она затоптала не все здоровые всходы на научной ниве, которую сама же помогала засеивать и поливать.

Однако обе безличные силы — общемировая и отечественная — действовали только посредством личных усилий, и личности, о которых рассказывает автор, определяли ход развития науки очень разными способами — чисто научным, организаторским (или, на нынешнем языке, — менеджерским), педагогическим и моральным. Девять личностей соединены в одной книге по совершенно субъективным основаниям — с ними автор был лично знаком и к ним всем явно не равнодушен. Такая субъективность — залог наибольшей возможной объективности, аналогично тому, что лишь глубокое неравнодушие к науке обещает новое знание.