Знание-сила, 2004 № 09 (927)

Вопросов, между тем, даже больше прежнего. Не ясно даже, действительно ли нами пройдена историческая развилка, после которой в России отчетливо сложился капитализм как социально-экономическое и социокультурное явление, и теперь нас ожидает зона некоего безальтернативного развития? Так ли уж все это укладывается в рамки термина "капитализм"? Насколько этот самый капитализм для нас органичен? А то, что у нас теперь этим словом называется, не очередная ли маска традиционной российской системы, в которой государство — главный, по существу, единственный фактор общественных трансформаций? Насколько вообще годятся классические модели для описания того, что с нами происходит?

Похоже, все вопросы, по существу, упираются в нерешенность, как выяснилось, одного, коренного вопроса, без внятного ответа на который остальные попросту не получится рассматривать корректно. А кто мы, собственно, такие? Из каких представлений о себе следует исходить, выбирая варианты исторического действия? Растерянность по этому поводу куда шире, чем поиски (по сути — конструирование) пресловутой "национальной идеи", вокруг которой мы все якобы должны организоваться. На ученом языке это усилие обрести оформляющий, направляющий жизнь "образ себя" называется проблемой идентичности.

То есть, говорил социолог Алексей Левинсон, на уровне повседневности основная часть российского общества к сложившимся условиям существования как раз вполне адаптирована. Куда сложнее с неповседневным. В этом отношении у нас, утверждал он, вообще неприкрытый кризис чуть ли не всего подряд: идентичности, идей, нравственных и духовных ценностей... Очень недостает идентичности глобальной, располагающей человека в больших координатах бытия (ее иногда называют "национальной идеей"). Его коллега Борис Дубин описал ситуацию как "невроз идентификации". Ценностное пространство россиян разорвано: инструментальные ценности, заметил руководитель Центра социокультурных изменений Института философии РАН Николай Лапин, как будто либерализуются, а терминальные ("то, ради чего все") остаются жестко-традиционными.

Надежных глобальных координат недостает, и люди вписывают себя в локальные, осязаемые, близкие до очевидности рамки: "мы" — это "я и мои близкие", важней всего погода в доме (у нас это происходит, отметил руководитель Центра социальных трансформаций академик Владимир Ядов, последние лет шесть). Но человеку этого мало. Ему надо жить в Большом, Крупном, тесно ему в доме с его локальной погодой. И вот для осмысления Большого воспроизводятся архаичнейшие модели. В пору исторического разлома выползает, как хаос во времена ископаемых, старое доброе "оборонное сознание". Конструкция "Наши против Чужих" играет сегодня решающую роль и в восприятии настоящего, и в организации исторической памяти. Люди чувствуют: Россия — в окружении врагов. Кем бы они ни были — НАТО, США, чеченцы, мировой ислам.., — надо либо "отгораживаться", либо "спасаться". Преобладает, по словам декана факультета политической науки МВШСЭН Татьяны Ворожейкиной, стремление защищаться, подкрепляемое, увы, комплексом национальной неполноценности.

Все вопросы, по существу, упираются в нерешенность одного, коренного вопроса, без внятного ответа на который остальные попросту не получится рассматривать корректно: а кто мы, собственно, такие?

Отсюда, говорил независимый военный эксперт Павел Фельгенгауэр, новейший российский милитаризм.

Неэффективный, губительный, он "почему-то" находит фактически массовую поддержку. Разломы разломами, но кто бы мог подумать, как расходовались основные силы нашего общества всегда именно на военное строительство, как опиралась всегда российская власть именно на это, точно так же происходит и сейчас. Президент говорит, что "Россия должна быть сильной державой", что "наши союзники — армия и флот" (ну разве еще вассальные приграничные образования вроде Белоруссии), и ему внимают с согласием, несмотря на трагическую дикость той ситуации, что, как обратил внимание А. Левинсон, с начала афганской кампании — почти уже четверть века! — страна живет в состоянии "странной войны": "маленькой", тлеющей и не ориентированной на победу. Институт армии к этому привык. Война функционализирована. При этом решается масса задач, кроме одной: победить противника. Последний, напротив, уже скорее создается. В начале афганской кампании нам противостояли люди с кремневыми ружьями. Сейчас у тех же чеченцев современнейшее вооружение: это мы им его дали. Враг необходим, и его культивируют.

И неудивительно: людям, говорил Левинсон, нужна санкция авторитетных институтов. Из всей советской социальной системы уцелел лишь один элемент, способный ее давать, — армия. Этот, по существу, светский институт сегодня в своем роде "сакрален": освящает любые действия, объясняет, "почему мы так живем"... По результатам опросов ВЦИОМа (в том числе ВЦИОМа-A), россияне высоко доверяют армии (оплоту Силы!), при этом, как ни парадоксально, одобряя уклонение от нее. Сей уникальный факт докладчик объяснил так: доверяют не армии как таковой, а ее идее, которая отличается от реальной армии, как суд от Божьего суда.

Общество милитаризовано, но иначе, чем в советские годы. Тогда Вооруженные силы органично вписывались в социальную систему. Сейчас они фактически автономизировались. Страна переполнена вооруженными людьми в камуфляже, но эти четыре (по некоторым оценкам) миллиона человек — совершенно не те люди, которых государство может мгновенно поставить под ружье. Растет число тех, кто таким образом заявляет о своем праве применять насилие, не ссылаясь ни на какое государство. Это куда важнее даже свободной продажи оружия: обыватель уже видит в насилии норму.

Армия сегодня социализирует людей, говорил Левинсон, не меньше, чем в СССР. Притом неформальные механизмы социализации берут верх над формальными — вроде дедовшины, обучающей особому насилию: всякая армия готовит к вооруженным действиям против армии же, а казармы учат насилию над безоружными. Далее навык выносится за пределы казарм: с ним идут в "силовой бизнес", в криминальные структуры...

Основной смысл армии сегодня, подтвердил Б. Дубин, в том, что она привносит в социум состояние рассеянной боевой готовности, как бы концентрируя, собирая, "тонизируя" растерянную социальную жизнь. Отношение к армии и секретным службам подобно отношению к неким Тайным Силам. Доверяют, по сути, одному типу институтов: воплощающим авторитарно-иерархические структуры господства (президент — фигура того же типа). Не столько реальной власти, сколько "управе": "вот, мол, и на вас найдется управа!.." Характерно, что в представлении респондента "управа" не относится к нему самому и к его близким: да, "с нами без палки нельзя", но не со мной же! Россиянин доверяет силам (вполне мифологическим), которые "наведут порядок", не затронув его самого. Человек и власть оказываются на разных полюсах бытия.