Знание-сила, 2004 № 09 (927)

Директор Франко-российского центра по общественным наукам Алексей Берелович (Франция) обратил внимание, как отчетливо была видна парадоксальность отношения россиян к власти и ее действиям во время штурма театрального центра на Дубровке. Свидетели трагедии признали: да, все было сделано плохо. Но все равно это — "наша" победа, значит, все хорошо и правильно. В массовом сознании закрепилось представление о легитимности произвола. Люди понимают, что власть ведет себя произвольно, но принимают произвол: ведь он исходит от власти! Во всяком случае, пока это не коснется их лично. Но такое "принятие" власти, заметил Берелович, — не что иное, как отчуждение от нее!

До 1999 года, говорил он, люди чувствовали иначе: "им" (власти) трудно, "мы" должны "им" помочь. Теперь считают: "они" "нам" ничего не дают, и "мы" "им" ничего не должны. Юрий Левада, директор Аналитического центра Юрия Левады, называет такое положение дел "зрительской" или "созерцательной" демократией. Это — отказ большинства наших современников от ответственности за происходящее в обществе.

Когда во время опросов ВЦИОМа-A, рассказывал Левада, людям предлагали назвать самое важное, по их мнению, событие XX века, почти 80% опрошенных сочли таковым победу в Великой Отечественной войне: классическое торжество "Наших" над "Чужими". На втором месте — полет Гагарина в космос, набравший примерно половину голосов: снова "наш" успех в борьбе с "Другими". (Ведь космическая гонка была частью гонки вооружений, это чувствовалось даже на уровне обыденного восприятия и помнится до сих пор.) Октябрь 1917-го, в котором несколько поколений наших сограждан привыкли видеть поворотный момент в истории, теряет позиции, уступая место 1945-му, 1961-му... Победам Большой и Сильной Страны.

Нужды нет, что, как обратил внимание П. Фельгенгауэр, в истории, в частности военной, которой люди так хотят гордиться, было столь же много героизма, сколь недоставало здравого смысла и расчета, что мы практически не были готовы к войне и победили исключительно большой кровью. Нужды нет, что, говорил он же, люди поколениями жили в чудовищной стране, построенной не для жизни, а для войны, для победы в 3-й мировой: именно под это строились города, планировались улицы так, чтобы можно было пройти после бомбардировок между руинами зданий. Не это помнят. Не об этом думают. Историческая правда при создании и проживании таких конструкций волнует людей меньше всего.

Значимость распада Союза в организованной таким образом памяти растет (Ю. Левада). Люди тоскуют не просто по утраченной жизни, которая вспоминается как устойчивая, надежная, уютная, понятная, — по Великой Стране. По Империи.

Участники симпозиума признавали: сегодня в общественном сознании этатистско-имперские ценности четко преобладают над гражданско-демократическими. Либеральный проект, политически как будто восторжествовав, в борьбе за умы и чувства, похоже, потерпел поражение. Среди важных событий века демократическая революция 1991 года оказалась для респондентов, по словам Ю. Левады, где-то на десятом месте. Разные участники указывали: провалились демократы очень во многом потому, что отказались апеллировать к национальным ценностям и вычеркнули из своего лексикона слово "Родина".

Болезнь современного российского социума Б. Дубин диагностировал как "контрмодернизационный синдром". Тяготение к "славному прошлому", поиски санкций у победоносной некогда армии — "бегство от настоящего". Не умея комфортно вписать себя в текущие исторические процессы, люди ищут ответа на вопрос, кто они такие, в прошлом. Еще в "переходный" период стало очень популярным выяснять свое происхождение и объединяться на этом основании в группы. Общество охватила "корнемания". Елена Здравомыслова, доцент факультета политических наук и социологии Европейского университета в Санкт-Петербурге, говорила: эта "приватизация прошлого" связана с недоверием к официальным историческим текстам. Не чувствуя приемлемого для них смысла в Большой Истории, люди хотят видеть прошлое сквозь призму собственных биографий.

Воспряли мифы "крови", в том числе с самым фантастическим наполнением. Историк Виктор Шнирельман (Институт этнологии и антропологии РАН) говорил о том, как после распада СССР и образования русской диаспоры, когда советская идентичность утратила значение, стала резко расти роль идентичности этнической. Сильны соблазны видеть в России отдельную цивилизацию, изымая ее из обшей эволюционной схемы, основанной на социально- экономических критериях (термин "отставание" к нам неприменим, мы несравнимы!), и культивируя мессианские (по сути — националистические) настроения. Увы, это уже попало в школьные программы.

Однако наш народ, хоть и дезориентирован, исключительно терпелив, даже оптимистичен. В. Ядов обратил внимание: если в начале 90-х "людьми без будущего" признавали себя 70% опрошенных, то сегодня — всего 14%! Сами участники симпозиума были скорее осторожны. Ю. Левада назвал наши дни временем "краткосрочных надежд". Тем не менее участники предлагали свои варианты отношения к будущему.

П. Фельгенгауэр говорил: надо прежде всего свернуть милитаризацию, разоружиться, пойти на союз с тем самым Западом, которому — олицетворяемому в первую очередь Штатами и НАТО — так склонно противопоставлять себя нынешнее российское самосознание. Лишь в этом случае, говорил докладчик, российская экономика сможет эффективно развиваться. Может быть, мне показалось, но что-то он не встретил большого сочувствия в зале. Как? Сложить оружие перед мощным Врагом?!. А. Левинсон выразил надежду, что россияне перестанут искать опору в противостоянии Чужим и в Силе, олицетворяемой армией, по мере того как будет расти число людей, не нуждающихся в санкции свыше. Мы сможем войти в будущее, говорил Б. Дубин, лишь перестав цепляться за рудименты идеологии, которая десятилетиями существовала в СССР и теперь мумифицировалась до состояния ускользающих от рационального восприятия мифологических структур, и обратившись к реальному взаимодействию с миром. Тем более что, заметил культуролог Игорь Яковенко (Институт социологии РАН), у нас исчерпаны и возможности отгораживания от мира, и ресурсы той идеологии, согласно которой мы — центр цивилизации, альтернативной Западу. Изжив претензии на лидерство, нам придется войти в западное сообщество на условиях, диктуемых победителями. Можно ожидать, что сложится идентичность секулярной эпохи, структурированная вокруг гражданских ценностей и цивилизационных параметров, — не религиозная и не идеологическая. Сколь бы ни тосковали россияне по Империи, надо, утверждал Яковенко, смириться с тем, что ресурсов для ее восстановления у нас нет. Интеллектуалы могли бы в этом отношении очень помочь: культурологам, говорил В. Шнирельман, стоило бы сфокусировать внимание на культурной динамике, на возникновении гибридных культур, а не пестовать искусственно сконструированную "самобытность".