Знание-сила, 2004 № 08 (926)

Все это, впрочем, историкам хорошо известно, просто не нашло еще отражения в беллетристике.

Екатерина Алексеевна

Петр Федорович (Петр III)

До пяти лет, когда, как считают психологи, и закладывается в человека его суть, на Павла по-настоящему и своеобразно влияли трое: сама Елизавета, державшая внука в уютном мирке, населенном героями русских сказок и песен (к сожалению, и суевериями), молодой фаворит Иван Шувалов, открывший ему мир европейского рыцарства, и отец Петр Федорович, который превосходно играл на нескольких музыкальных инструментах (а не пиликал на скрипке назло жене Екатерине, которой, по ее же собственному признанию, "медведь на ухо наступил"!) Петр III сочинял собственную музыку к рыцарским балладам и пел их сыну, а еще приучал его к общению с животными, которых очень любил.

Вообще Петр III в нашей истории оклеветан не меньше Павла. Простейший пример — эпизод с крысой, которую он якобы повесил в наказание за то, что она сожрала игрушечного солдатика. На самом деле, Петр был слишком брезглив для такого действа. Екатерина это отлично знала и, описывая казнь крысы в своих "Записках", попросту мстила мужу как раз за эту брезгливость, поскольку он часто бранил ее за то, что она постоянно ест в постели и разводит в их спальне крыс и мышей. А ведь каких только "научно-исторических" выводов о личности Петра Федоровича ни сделали иные историки на примере этого ничтожного эпизода!

После мифа о незаконном происхождении наследника по степени лживости я бы поставила миф-клевету о том, что Павла не любили. Снова обратимся к простейшим фактам. Императрица Елизавета почти год после рождения внука держала его колыбельку в своей спальне, вскакивала к нему по ночам, чем, кстати, поначалу очень раздражала своего возлюбленного, обер-камергера Ивана Шувалова. Но уже на четвертый год жизни Павла в распорядке текущего дня обер-камергера, который тот с вечера диктовал секретарю, встречаем: "...с 10 на час — прогулка с Павлом Петровичем...", "4ч. — полчаса после чая чтение Его Высочеству". Или: "...непременно время для Павла Петровича" и т.д. По мере того как Павел рос, это "время" удлинялось. "Принял я от тебя, Иван Иванович, сердечко Его доброе и ум уже развитой" — писал Шувалову в 1762 году Никита Панин, вступая в должность воспитателя цесаревича.

Однако с наступлением отрочества атмосфера вокруг цесаревича изменилась. Шувалов уехал на четырнадцать лет путешествовать по Европе. (Во многом это было вызвано желанием увести подальше от русского двора свою дочь Елизавету от Марии Нарышкиной.) Был отставлен от Павла его любимый воспитатель Семен Андреевич Порошин (читатель может ознакомиться с его дневником, содержащим уникальную информацию о характере цесаревича и жизни двора). Духовник Павла Платон Левшин стал митрополитом Московским и, таким образом, также был разлучен со своим подопечным. "Выжав людей, как половинки от лимона, она отбрасывает их от себя с легкостью. Но у меня другое сердце..." — жаловался уже взрослым Павел своему другу Александру Куракину.

Отрочество надвинулось на Павла "дипломатическими обедами", то есть высиживанием по много часов за столом, от чего восьми- — девятилетний он или начинал беспричинно плакать, или засыпал, вызывая гнев Екатерины; ежедневным посещением итальянских опер — снова "высиживанием" до полного отупения ("Опер этих я в свое время наслушался столько, что при одном упоминании о них мне и теперь еще тошно делается". Из письма Ю. Нелединскому-Мелецкому.) Здесь и показательные поездки по монастырям, в которых он постоянно простуживался, и балы, на которых ему предписано было танцевать, невзирая на самочувствие и настроение, и тл., и т. п. К такому распорядку Павел не был еще готов ни морально. ни физически. Однако не нужно думать, что так проявлялось равнодушие, точнее, бездушие матери по отношению к сыну. Екатерина и Панин таким способом лишь стремились закалить и подготовить наследника к будущим трудностям; на деле же только основательно испортили ему нервную систему и выработали в нем стойкую неприязнь к придворным церемониям и соблюдению формальностей. (Сознательное их разрушение по неведению вменяется Павлу в вину как психопатия или в лучшем случае экстравагантность.)

Кстати сказать, Екатерина учла многие собственные ошибки в воспитании сына. Внуки ее, особенно старшие — Александр, Константин и Александра, росли в совершенно иной атмосфере и обстановке, более соответствующей их возрасту и типу нервной системы. Екатерина сама признавалась, что, активно занимаясь внуками, старается искупать вину перед сыном за "свои ошибки в его воспитании". Однако эти ее слова активно замалчиваются, поскольку противоречат глупой легенде о стремлении матери насолить сыну, отлучив от нею детей.

Иван Шувалов

Айна Иоанновна

Павла искренне и самоотверженно любили два его лучших друга — Александр Куракин и Юрий Нелединский-Мелецкий. (Именно в честь Куракина, однажды спасшего Павлу жизнь, Екатерина и согласилась назвать своего первого внука Александром, а внучку — Александрой.) Всегда молодой страстью и слепым обожанием одаривала Павла его вторая супруга Мария Федоровна. "Господь свидетель, каким счастьем представляется мне вскоре принадлежать Вам", — писала она еще в невестах. "Любовь моя, только будь покоен и помни, что все и всегда поймет твоя Маша", — после двадцати пяти лет брака, за полгода до его гибели в период влюбленности императора в юную Лопухину.

Павла обожал и преклонялся перед ним и его незаконнорожденный брат Алексей Бобринский (их отношения — особая история, совершенно обойденная историками).

Павла любили его дети, его солдаты, простые москвичи и петербуржцы, Европа. Наконец, Павла любила и его мать.

Материнское чувство пришло к Екатерине не сразу, как приходит оно к большинству женшин, и выражалось порой своеобразно, но миф об отсутствии его также требует развенчания. Снова обратимся к фактам.

Когда в 1772 году Павел тяжело болел, мать на три месяца забросила все государственные дела и сама за ним ухаживала, порою, по воспоминаниям Московского митрополита Платона, начиная "от горя заговариваться". Через пару лет произошел такой случай. Однажды Павел, тогда еще юный и неопытный, по наущению своей первой жены Натали показал матери тарелку с каким-то соусом, в котором, как ему показалось, было битое стекло, и сказал, что теперь, по-видимому, скоро умрет. Присутствовавший при этом Никита Панин стал стыдить цесаревича за мнительность, Екатерина же, страшно побледнев, взяла эту тарелку и тут же съела весь злополучный соус. "Я с укором спросил Ея Величество, что же это она сделала, на что государыня, ничего мне не ответивши, горько расплакалась", — вспоминал позже Панин. (Нужно учитывать, что Никита Иванович, мечтая увидеть своего воспитанника на престоле, был более заинтересован как раз в обесчеловечивании образа узурпаторши Екатерины, но туг, видно, и его проняло.)