Знание-сила, 2004 № 04 (922)

Маршрут его странствий пытаются выяснить сейчас с помощью генетического анализа. Летом 2003 года ученые взяли образец ткани дона Кристобаля, чтобы сравнить его ДНК с ДНК его сына, похороненного близ Севильи. Уж его-то могила доподлинно известна ученым. Посмертное бытие Эрнандо Колона бедно на романические приключения. Исследование, начатое при участии историка Анунциады Колон де Карвахал, являющейся потомком Колумба в четырнадцатом колене, завершится в нынешнем году. Скелет мореплавателя, кстати, вообще не поддается идентификации. При переносе останков из Вальядолида в Севилью кости Колумба были варварски разломаны и помещены в небольшие ларцы. «Возможно, — полагает профессор Лоренте, руководитель исследования, — этим и объясняется путаница: часть останков могли отправить в Севилью, другую часть — в Санто-Доминго, а третью — еще куда-нибудь».

Попутно генетики намерены проверить и одну из легенд, связанных с судьбой адмирала. Ведь некоторые историки считают его незаконным сыном испанского принца Карлоса и некой уроженки Мальорки. Образец ДНК принца уже имеется у ученых. Что если дон Кристобаль и впрямь королевских кровей?

Адреса в Интернете

«Кеннуикский человек»: www.kennewick-man.com

Книга Гэйвэна Мензиса: www.dem-online.de/entertainment/literatur/sachbuch/gavnn_menzies_1421_al$_china_die_welt_entdeckte.html

Игорь Андреев

Столкновение человека русской культуры с культурой и повседневностью западноевропейской рождает контраст, ситуацию света и тени, благодаря чему приоткрываются малозаметные факты, реакции, черты поведения, важные, как ни странно, прежде всего для понимания своего народа и своей истории.

И возникает диалог культур.

Медаль в память взятия русскими войсками Нотебурга в 1702 году

В конце 1696 года было объявлено о посылке в Европу Великого посольства. Послами были назначены генералы Лефорт, Головин и думный дьяк Прокофий Возницын. Сами по себе Великие посольства случались и прежде — для решения особо важных «государевых великих дел».

Ранг Великого посольства обычно означал предельно широкие полномочия послов, особую пышность и численность посольской свиты, представительность и богатство посольских подарков. Однако никогда прежде не был столь внушителен список стран и дворов, которые предстояло посетить послам: здесь были австрийский император, английский и датский короли, правители Венеции и Голландии, бранденбургский курфюрст и даже... папа римский. Новым было и число великих послов — целых три, один из которых был иностранен. Наконец, штат посольства превышал все прежние Великие посольства и требовал для проезда одних только саней тысячу штук!

Впрочем, с этим еще можно было смириться. Смущало другое: твердое намерение царя самому отправиться за границу.

Здесь есть, над чем задуматься. Предшественники Петра вообще предпочитали не покидать надолго столицу. Не из-за боязни потерять власть, а по убеждению, что православный государь обязан пребывать в столице Православного царства. Богомольные поездки царей по окрестным монастырям общей картины не портили.

Иногда цари отправлялись в военные походы, подчеркивая тем самым их особую значимость для судеб страны. Здесь же все получалось наоборот. Петр покидал страну в мирное время, покидал надолго и, главное, отправлялся на протестантский и католический Запад. В составе посольства царь пребывал инкогнито, то есть официально за границу отправлялся не царь, а «Преображенского полка урядник Петр Михайлов». Конечно, за несколько лет правления Петра его окружение привыкло к самым неожиданным и экстравагантным поступкам государя, но кричать царю: «Эй, урядник Петр Михайлов!» было как- то непривычно...

Петра, впрочем, мало заботило, что думали по этому поводу его спутники. Нет сомнения, что само решение об участии в посольстве было принято на основании веских мотивов, к которым прибавилось горячее желание самому поближе познакомиться с Европой. Не случайно перед отъездом он приказал выгравировать на своей печати надпись: «Аз 6о есмь в чину учимых и учащих мя требую» — «Я ученик и еду искать учителей».

Объяснима и та странная форма пребывания за границей, которую избрал царь: он всем сердцем ненавидел дипломатический ритуал, бурно протестовал против него, инкогнито позволяло обойти этикет и обрести желанную свободу.

Фейерверк в честь Великого посольства на реке Амстел в Амстердаме 29 августа 1697 года

Желание познакомиться и поучиться у Европы у Петра возникло давно. Однако царь не позволял этому желанию взять верх, покуда оно не совпало с государственной необходимостью. Необходимость же заключалась в том, что после взятия Азова следовало ожидать активизации военных действий со стороны Турции и Крыма. Значит, надо было вдохнуть новые силы в антитурецкую коалицию.

В жизни Петра Великое посольство — ключевое событие, сравнимое с Полтавой или основанием Петербурга. Поездка решительным образом повлияла на царя. Прежнее, до конца неосознанное стремление изменить страну обрело вполне законченные формы и превратилось в то, что можно назвать политической волей. По возвращении царь уже не желал мириться с тем, что собой представляло его государство. За полтора года он проделал путь, на который в Москве у него ушли бы долгие годы.

Есть в этой поездке еще одна сторона, о которой нередко забывают. Чувства Петра. К концу поездки все они спрессовались в одно главное, определяющее — нетерпение. Импульсивный, он по возвращении из Европы прямо-таки сгорал от желания незамедлительно и сразу все изменить и переделать. Поскольку это было невозможно, то петровское нетерпение приобретало подчас своеобразные и даже комические формы. Царь занялся своим ближайшим окружением, которое отныне должно было быть похожим на Европу.

Следует обратить внимание на еще одну особенность. Западноевропейская культура будет интересовать Петра избранно. Он, к примеру, равнодушно пройдет мимо проблем политического устройства. Английский парламент для него скорее экзотика, нежели разумная форма организации государства. «Забавно слушать, как подданные говорят правду», — так сформулирует свое впечатление Петр. Примечательно, что эту самую правду Петр сам станет требовать от своих подданных. Но право произносить ее, по убеждению царя, проистекало не от хартии, вырванной подданными у государя, а от его монаршего соизволения.