Знание-сила, 2004 № 03 (921)

Звезды шоу-бизнеса неизменно окружены охранниками. Певец Дэвид Боуи тратит на свою охрану, как сообщается, более 12 тысяч долларов в неделю, и это еще довольно скромная цифра. Так, Мадонна во время турне по Англии в 1987 году везла с собой 350 охранников. Ей-богу, проще застрелить еще двадцать шведских премьер-министров, чем одну эстрадную диву. Вот так повлияла на певцов и артистов неожиданная гибель Джона Леннона. Однако любые меры предосторожности вред ли остановят безумцев. Некоторое время назад жертвой покушения едва не стал Джордж Харрисон, другой участник группы "Битлз".

Британский премьерминистр Уинстон Черчилль, словно наученный горьким опытом Муссолини, взял себе всего одного охранника — верного У.Х. Томпсона. Впрочем, тот настолько неловко обращался со своим пистолетом Webley 32-го калибра, что однажды, упражняясь с оружием, умудрился прострелить себе ногу. Потомство благодарно ему хотя бы за то, что в служебном рвении он не всадил пулю в самого Черчилля.

Сергей Чесноков

"Если Окуджава — благодатный дождь, то Новелла Матвеева — удивительный остров", говорил Зиновий Паперный. Будучи физически разными, мы, живущие, связаны в невидимое целое бесплотными представлениями друг о друге. Кто-то скажет: это далеко от реальности. Осип Мандельштам думал иначе.

У меня на полке рукопись книги "Люди, наука, логос", законченной Шлет назад. Фрагменты, переработанные для журнала, стали серией публикаций. Одна, про науку напрокат или метафорические игры в научную истину, была напечатана в декабрьском номере прошлого года. Это вторая. Еще две появятся в ближайших номерах.

В статье "О природе слова" (1922) Мандельштам писал: "Представления можно рассматривать не только как объективную данность сознания, но и как органы человека, совершенно так же точно, как печень, сердце".

В поле представлений других о себе каждый создает свое поле представлений о других. Думаю о человеке, связываю с его именем что-то важное для меня, значит даю ему жизнь в себе и тем создаю еще одну его жизнь, другою, чем та, что принадлежит только ему. Дело, разумеется, не во мне. Все, кто знают человека или слышали о нем, поступают так же помимо воли. Соавторов другой жизни может быть много.

Первая жизнь дана изначально. Вторая созидается вместе с другими. С рождения (или раньше) обе соседствуют. Потом остается только вторая. По продолжительности и наполненности она зависит от земных деяний.

От того, как в них проявились свободная воля, совесть, сердце, разум. Но не только. Зависит она и от всех, кто знает человека, прямо или косвенно соотносится с ним.

Ненужное тело предают земле. Или сжигают. Или, как в Тибете, отдают хищникам. Оно становится водой, воздухом, травой, пеплом, кладбищенским кустом, спеленутой мумией. Заимствованные на время атомы и молекулы, поддерживающие дух, способны, отслужив, испытывать удивительные, но вполне умопостижимые превращения.

Более удивительна и трудно постижима судьба эйдосов, рожденных душой. Что с ними происходит после смерти? Во все времена это волновало бодрствующий дух, обжигая сознание леденящим ветром представлений о судьбе за гранью рубежа.

Миллиарды задумываются о второй жизни лишь в связи с репутацией перед Богом, совестью, близкими, друзьями, знакомыми, чиновниками, властью. Или не задумываются. Привелись оценить продолжительность второй жизни, я бы сказал, она у многих очень короткая. Возьмем состояние кладбищ. Но стоп. А язык? Он свидетельство усилий миллионов, миллиардов людей, живших задолго до нас. Они не писали книг, стихов, просто говорили. Это сейчас язык такой, каким его знаем мы. Но он же не был, а стал таким. Жившие, пользуясь им, пересоздавали его — для вас, меня, тех, кто будет после. В нем память о людях.

Имена исчезают, но не всегда. "Нет, весь я не умру, душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит".

В поле представлений других о себе каждый создает свое поле представлений о других. Думаю о человеке, связываю с его именем что-то важное для меня, значит даю ему жизнь в себе и тем создаю еще одну его жизнь, другую, чем та, что принадлежит только ему.

Однажды мы шли с друзьями по Москве. С нами темнокожая американка, красивая, как пальма. Крупная, стройная, пластичная. Руки ее при ходьбе двигались в немыслимой гармонии с телом, головой, ногами. Хотелось смотреть и смотреть, целый спектакль. Под северным солнцем так не бывает. Шли по площади Пушкина. Она взглянула на памятник и остановилась.

— Он черный?

- Да.

— Почему он здесь?

Мы объяснили: русский поэт, предки из Африки, убит на дуэли.

— Потому что черный?

Да нет, говорим, странная история, царь его недолюбливал...

— Потому что он черный?

Да нет, опять говорим, была задета честь жены, ему пришлось драться, его убили.

— Она была черная?..

Зная о черных по себе, американка была удивлена, что в России трагическую судьбу здешнего поэта, ее соплеменника, с цветом кожи никак не связывают. Но Пушкина она не знала. А в России персонажей с таким именем в течение двух столетий было примерно столько, сколько здесь за это время родилось людей.

Многие думают, что Пушкин один. Жил, писал стихи, погиб на дуэли, мы о нем помним.

Конечно, это не так, причем с очевидностью. Что помнят, говорят, пишут о нем, в школе изучают, сами учатся, других учат, — все правда. Но при этом Пушкиных многие десятки, а на круг и сотни миллионов. Это реальность. Остальное такая же реальность или материальные свидетельства.

Книгой "Пушкин в жизни" Вересаев позаботился, чтобы последующие поколения помнили, что Пушкиных и при жизни поэта было много. Он был окружен толпами персонажей, носивших его имя.

А сейчас Пушкиных не счесть. Это народ. Представители его по имени неразличимы. Все, как один, Пушкины Александры Сергеевичи. В Логосе они образуют государство с двухсотлетней историей, имя которого — Пушкин. В государстве парламент, законы, конституция, священные книги, служители культа. Периодические реформы сопровождаются интригами. Политика вступает в конфликт с культурой. Возникают диссиденты и расправы с ними власть предержащих. Поднимаются восстания. Доходит до гражданских войн. Ежегодно в июне тысячи Пушкиных собираются в Михайловском, чтобы почтить память поэта-патриарха. Другие Пушкины предпочитают Москву или Санкт-Петербург, бывший Ленинград, бывший Санкт-Петербург. Пушкинисты и пушкиноведы собираются на научные конференции. Люди живут, рожают детей, умирают. Детей, всех до одного, зовут Пушкин. Они тоже живут и умирают, рожают детей. У них своя вторая жизнь, как у персонажей с именем Пушкин, созданных Вересаевым, или у персонажей с тем же именем в анекдотах Даниила Хармса. Делаясь то, как пишет Пригов, "богом плодородья", то "стад охранителем", то "народов отцом", Пушкин продолжает оставаться тем, кем его любят и воссоздают в своей душе люди, дающие ему столь богатую событиями и долгую вторую жизнь, люди, которым несть числа. Судьба по-своему завидная. Душа прах давно пережила — таким вот способом.